Читать интересную книгу Несносная Херктерент - Владимир Чистяков

— А ты почему такая?

— Точно не знаю. Дядька, наверное, повлиял. С Первой войны пришел без ноги, да и рука плохо гнулась. Но вся грудь в орденах. Моряком был.

— Постой! Как же он в моряки попал? Ты же из окраинных, а перед Первой войной флот комплектовали в основном уроженцами приморских областей.

— Ха! Как сам дядька говаривал: «Я стал человеком исключительно из-за нашего бардака». Призвали его за два дня до войны. Только довезли до областного города — а тут война. Все сборные пункты набиты мобилизованными. Одних туда, других сюда. Станция забита. Он и прочие призывники не поймешь, на каких правах. Из документов — только повестка, форму не выдают, в часть не отправляют, с территории городка не выпускают, но кормить три раза в день не забывают и даже табачное довольствие на месяц вперед выдали. Один раз даже кино показывали — там и сейчас не самый передовой регион, а тогда вообще дыра редкостная была. Так что кино мой дядька первый раз в жизни видел. Немой ещё фильм. Запомнил название, я только тут в фильмотеке этот фильм нашла. Вот на таких непонятных правах они и торчали в городке несколько дней. Стоит дядька как-то раз, курит. Вдруг видит — офицер в черном и с каким-то ножиком вместо меча идёт. На дядьку глянул. Тот хоть и в своем был, по стойке «смирно» встал и честь отдал.

«Ты кто такой?» — офицер спросил.

Дядька сказал.

«И много вас тут таких?»

«Да с полтораста будет».

«Так. Со мной пойдёшь».

Это был командир строящегося броненосца. В начале войны капитан был в столице, а из-за нашего бардака застрял на этой станции. С началом войны с кораблей средней готовности забрали и отправили на вступающие в строй всех сколько-нибудь опытных матросов и офицеров. Замену прислали — офицеров только что из училища, а матросы должны были быть — рыбаки с Птичьих островов.

Софи невольно улыбнулась. В каждой стране есть область, уроженцев которой все прочие считают редкостными глупцами и рассказывают про них анекдоты. В Империи это жители Птичьих островов по прозвищу «Рыболюбы». Почему так сложилось — никто не знает. Но от славы глупцов не отделаешься. Неудивительно, что капитан вовсе не горел обрести в морской среде прозвище «Командир корабля дураков».

— В общем, капитан решил, что на фоне «Рыболюбов» крестьянские парни, некоторые из которых видели трактор, а один даже умел им управлять, по крайней мере, не будут служить таким уж поводом для насмешек. Вот так мой дядька попал во флот.

Перед тем боем ему предлагали пойти на ускоренные курсы, что бы стать офицером. Он сказал: «После боя подумаю». А бой вон каким оказался. Чин при выходе в отставку всё-таки получил. Но офицерский мундир я на нем только мёртвом видела.

Софи промолчала. В Первой войне из многочисленного Дома Еггтов в боях никто не участвовал. Все по каким-то «Комитетам содействия обороне» да «Комиссиям по улучшению снабжения» штаны протирали. А фотографироваться в воинственных позах все ой как любили. Софи слегка стыдно за таких предков. Да и нынешние представители Дома — ничуть не лучше.

— Он с войны одним из первых пришёл. Другой бы женился, он здоровый был. Мужчин в наших краях в то время было не очень… А у него что-то не сложилось. Жил бобылем, в земле копаться ненавидел. Мужики его с довоенных времён побаивались. Он любил рассказывать. О боях, походах, дальних странах. Единственный человек в поселке, регулярно покупавший книги. При этом выпить никогда не отказывался. И в компании, и так…

Говорил мне: «Умна ты, Хейс, тебе бы в какую школу столичную идти. Командир броненосца был — умнейший человек, в свое время благодаря императорской стипендии её заканчивал. Тоже из мужиков был — а вот пробился. И ты пробьешься! Нечего тебе на скотном дворе делать. Командир говорил, что бы туда поступить — голова нужна. И только. Убили его тогда же, когда мне ногу оттяпали. Мы охватили голову их колонны. Не вывернетесь! Все по одному броненосцу лупим. Один выбьем — по следующему. Меня приложило, когда ещё по флагману били. А командира уже в конце, когда четвёртого доколачивали. Он так и не увидел, как младший флагман поднял белый флаг. Я, впрочем, этого тоже не видел.»

Я тогда совсем маленькая была. Отец пытался его жизни учить.

— Твой отец тоже воевал?

— Ну да, солдат-окопник. В поселках, подобных нашему, большинство мужчин — воевавшие. Говорил он тогда: «Что ты как дерьмо в проруби болтаешься, жизнь зазря прожигаешь? Женился бы, хозяйство завел. А то загнешься от своей водки — и ничего от тебя не останется. Бутылки только пустые». А он сказал: «Это от тебя, братец, почти ничего не останется, хотя и денег скопишь побольше моего, и дом отгрохаешь не чета этому. Сыновей переженишь, дочек замуж выдашь. А всё равно следа по себе не оставишь. Говоришь, жизнь зазря прожигаешь. Как бы не так! Я уже знаю, что жизнь прожита не зря. Тот бой дети уже в школе учат, и через сто лет будут учить. Я там был комендором. И точно знаю — трижды попал в мирренский флагман. И всё, собственно говоря — не зря жизнь прожита».

Ещё сказал, — Хейс усмехнулась, — «Если и помянут тебя где через сто лет за пределами деревни, братец, то только за то, что ты её отцом был. И больше ни за что!»

Меня после такого выдрали.

— Как?

— Обыкновенно. Лежала, встать не могла. А он пришел к отцу. Тогда я дядьки первый и единственный раз в жизни испугалась. Отцу он сказал — «Только попробуй на неё руку ещё раз поднять»

«И что будет?»

«Тебя может больше не быть».

Просто угрожал, или на самом деле собирался убить — не знаю, и знать не хочу.

Как бы то ни было, но пока он был жив, меня пальцем никто не тронул.

Отношение к образованию там специфическое. Все вроде бы согласны, что хозяин должен быть грамотным. Но что бы женщина училась чему-нибудь… В школу девочки ходили, и, видимо, по сегодняшний день ходят, только потому, что закон об образовании обязателен, и не пускать ребенка учиться родителям обойдётся куда дороже. Сестер и подруг никогда не ругали за плохие оценки, меня же ругали постоянно — за хорошие. Считалось, что хорошо учиться — чуть ли не быть заразно больной, а в будущем — наверняка пойти по кривой дорожке. Хвалить меня только дядька хвалил; мать с ним постоянно ругалась — мол, дочку портишь, портовой шлюхой хочешь сделать. Тем более, в Приморье особый говор, я его у дядьки подцепила, и только здесь поняла, что зачастую разговариваю, как девочка из Приморья. Дразнить меня не дразнили — родственные связи там крепкие, дядьку побаивались, да и старшие братья непременно отколотили бы обидчика, хотя сами были не прочь подшутить.

Потом дядька умер; родители, было, подумали, что дурь у меня из головы выветрится — ан нет. Я на «отлично» сдала экзамены и написала заявление, что хочу поступать сюда. Меня выгнали из дома.

Софи ойкнула.

— Напрасно волнуешься — сейчас я понимаю, что это был обычный домашний скандал, и вернись я к вечеру домой, меня бы пустили. Но в том возрасте всё воспринимается иначе. Так что я попросила дядькиного приятеля — шофёра отвезти меня в районный центр. Ночевала на вокзале. Кстати, полицейские не дали спокойно выспаться. Разбудили и спросили кто такая и почему одна. Экзамен был на следующий день. После экзамена меня снова встречала полиция — поступило заявление о моей пропаже.

Хотели отвезти домой, но я сказала, что должна дождаться результата экзамена, ибо они придут не на адрес моей школы, а на адрес районного отдела образования. Ответ пришел через пять дней. Больше всего я боялась, что не поступлю — тогда пришлось бы с позором возвращаться домой. Но я поступила. А всем поступившим не из столицы высылался билет, где, сама знаешь, какая станция была конечной. Так что приехала я, фактически, только с тем, что было на мне. Считай, через полстраны ехала. С несколькими пересадками. Иногда заговоришь — а тебя не понимают. А уж моя смесь окраинного говора с приморским… Квадратных глаз за время поездки насмотрелась — больше в жизни не видала. Но знаешь, помогали мне люди всегда. Совершенно незнакомые, зачастую меня едва понимавшие. Вышла на этой станции — и на площади перед вокзалом увидела школьный автобус. Наверное, их специально так ярко красят. Я, впервые выйдя на площадь, даже испугалась… Но увидела автобус из книжки… В книжечке, присланной вместе с билетом, говорилось «Для пребывающих на станцию — школьные автобусы отходят в 6, 10, 14, 18 и 23 часа. Остановка Љ 7. Билет на проезд является и билетом на автобус». Помню, ноги тряслись, пока шла. Сердце колотилось так, что думала — выскочит. У автобуса стояли родители с детьми. Мне так страшно было подходить. Дело шло к двум часам, видела время на вокзальных часах, люди все не расходились. Наверное, я выглядела очень глупо. Подошёл полицейский, спросил, не потерялась ли я. Ему я хоть что-то смогла сказать — за время поездки уже почти привыкла общаться с ними. Но язык словно отнялся. Сказала только что-то вроде «школа», «туда» и показала в сторону автобуса. Он попросил мой билет. Нахмурился, когда увидел — билет большой, на нем делают отметки обо всех станциях пересадок. «Кто же тебя, маленькую, в такую даль отпустил? Сказал бы я пару слов твоему папаше, да жаль, далеко он». Взял меня за руку (тогда я была очень маленького роста — это здесь отъелась) и повел к автобусу. Водитель стоял у двери. Увидел билет, попросил показать удостоверение об окончании начальной школы — и пропустил в салон. Я до сих пор храню тот билет — мой пропуск в новую жизнь. Иногда задумываюсь — скольким подобным мне школа дала право на лучшую жизнь?