гонец, рассматривая белые и золотые туники, обтягивающие тонкие станы смуглых, черноволосых красавиц. – До чего же привлекательны! А какие у них волосы… Ни намёка на ложь, коварство и распутство.
Римский посланник потёр руки, пытаясь избавиться от пота, проступившего на ладонях, вытер лоб и короткую бороду, а затем, сделав добрый глоток вина, разбавленного водой, отправился на поиски легиона – он стоял где-то в глуби города. Голубое небо Мемфиса иногда становилось то желтоватым, то серым из-за подымающейся в пустыни песчаной бури, она была словно тяжёлое покрывало, грубое и давящее. Но к счастью, гонец уже приближался к римскому лагерю – палатки его виднелись за каналом, прорытым руками рабов. Посланник императора припал к мутной и тёмной, но вкусной воде. Он соединял ладони и запускал в них влагу много раз, а затем подносил к устам – он всё не мог напиться. Потом, умыв лицо и руки по локти, напоив коня, он двинулся к лагерю.
Гонец пришёл к командующему легионом – высокому, полноватому центуриону по имени Авдикий. Военачальник лежал с суровым лицом, изуродованным не только боевыми шрамами, но и природой. Тонкие, сцепленные губы, широкий перебитый нос и густые брови делали выражение лица грубым и хитрым. Гонец вошёл в палатку центуриона и, рассказав, кто он и откуда прибыл, протянул Авдикию письмо от самого императора.
– Не спеши уходить, – дочитав письмо до последней буквы, Авдикий рукой остановил гонца. – Мне нужно время, чтобы сделать всё то, что приказывает император и чтобы дать ему ответ. Оставайся в моём лагере. Найдём лучшее место для тебя в палатке легатов.
На следующий день центурион, собрав войско, объявил о том, что Диоклетиан поручил легионерам в Мемфисе и Александрии собрать информацию о красавице-беглянке Рипсимии, прибившейся к тридцати шести христианкам, и о Цербере – центурионе, позоре Рима, который посмел не только перейти на сторону христианок, но и отобрать то, что принадлежит императору, – женщину. Того или тех, кто расскажет как можно больше или приведёт разыскиваемых в легион, немедленно поощрить монетами и восхвалить на весь Египет.
Весть о лёгком вознаграждении распространилась по Мемфису и вышла за его пределы – люди приходили в легион и, желая обхитрить центуриона, говорили глупые, порой даже смешные вещи, которым, конечно же, Авдикий не верил. Кто-то в надежде разбогатеть, поклявшись богами, указывал на место, где якобы прячутся христианки, Рипсимия и Цербер, но легионеры быстро раскрывали обман. Лжецов вывозили за пределы Мемфиса или Александрии и там же казнили.
– Я вижу насквозь человека, которым руководит не идея, не желание помочь, не правда, а деньги. Он жалко выглядит в моих глазах. Проваливай! – гремел центурион на ушлых жителей Египта.
У палатки Авдикия топтался мужчина – худой и измученный, но приятный внешне. Мужчина то делал шаг навстречу центуриону, то смешно и нелепо отдалялся от него на два-три шага. Потёртые одежды выдавали в нём бедняка. Центурион лежал и бросал в рот куски рыбы, закусывая булкой и оливками, взятыми с собой из Рима.
– Долго ты ещё собираешься мне здесь вытанцовывать? – Авдикий ехидно улыбнулся и немного привстал, собираясь посмотреть вблизи на робкого египтянина.
– Меня зовут Секани. Не пытайтесь выдворить меня! Послушайте, потому что мне есть что сказать! – смело воскликнул человек. – Я знаю, где те, кого вы ищете. Ну, тех христианок, красавицу и предателя императора!
– Серьёзно? Знаешь? Ты знаешь хоть, какой ты по счёту? Даже не хочу тебя слушать! Проваливай, пока не избавился от тебя, как от назойливого комара.
– Рипсимия, Цербер! Таковы их имена, не так ли? Вряд ли здесь кто-то владеет такой информацией! – выкрикнул египтянин. – Я не назойливый комар! А муж помощницы очень богатой женщины! У неё жили все эти люди, в Александрии: христианки и предатель-легионер.
Секани, чьё имя переводится как «смех», дословно передал всё услышанное от своей жены. Египтянин внимательно слушал болтовню любимой, не упускал ни словечка. Уж очень хотелось ему заработать денег – помочь супруге и тестю жить пусть не богато, но уже не в нищете. Жена много и тяжело трудилась у госпожи, но содержать семью в одиночку она не могла.
Презрение в глазах центуриона сменилось удивлением. Авдикий позволил Секани приблизиться и даже разрешил присесть возле него, дав понять, что египтянина уже не выгонят из палатки. Наигранная доброта, которую бедняк принял за подлинную, растопила его сердце, а вино, выпитое в компании легионера за приход в земли Александрии, развязало язык – он начал рассказывать всё подряд.
Первое, о чём поведал мужчина, – поселившиеся у Небит девушки плели бусы и продавали их местным богатым женщинам. Христианки, по его словам, писали книги и распространяли их по Александрии, а у Рипсимии в запасе было много драгоценностей, которыми она расплачивалась с Небит за пребывание в её доме. Захмелевший Секани так живо описывал стены и пол, забрызганные кровью убитых людей, и то, как его жена это отмывала и приводила в чувства свою госпожу, что, казалось, будто сам он там присутствовал. Забываясь, с кем он говорит и не думая, что может ждать его семью, египтянин стал требовать оплату за оказанную услугу, к тому же пора было отправляться домой.
– Иначе я всем расскажу, всему Египту, что римляне – лжецы и нечистые на руку! Не хочет же благородный центурион очернить свою славу, опозорить войско, императора и граждан? Да! Я же совсем забыл о самом главном упомянуть: отец моей жены – его зовут Мбизи – бывший легионер, который долго и верно служил Риму. Ему очень не понравится, если Вы не заплатите мне.
Улыбка исчезла с лица Авдикия. Он уколол взглядом гостя и, ничего не сказав, вышел из палатки, но вскоре вернулся с мешочком в руке и отсыпал ему монет столько, сколько было объявлено императором. Центурион считал, Секани не заслужил вознаграждения: слова бедняка ничем не закреплялись, хоть он и клялся устроить встречу с Небит, чтобы римлянин сам у неё всё разузнал и увидел следы крови.
– Твоей жене повезло иметь ленивого мужа-пьяницу, готового продать всё, даже её, за триста монет.
– Я могу служить вам гонцом или посланником за определённую плату, подумайте хорошенько над моим предложением!
– Исчезни с моих глаз!
Чтобы не злоупотреблять терпением Авдикия, Секани без промедления выскочил из палатки и направился в сторону родного дома – убогого, но своего. Ему захотелось купить какое-нибудь украшение для жены, но, к несчастью, все лавки были закрыты, а торговцы драгоценностями давно спали. На минуту египтянину показалось, что по пятам его кто-то идёт, преследует.
«Нужно отделаться от него, кем бы он ни был», – подумал Секани и ускорил шаг.
Секани не считал себя сильным и храбрым мужем, наоборот, нуждался в опеке, был пуглив и подозрителен. Работы он боялся, поэтому целыми днями спал дома, утомлённый духотой, или болтал с Мбизи. Тесть называл его ничтожеством и лицемером, иногда отвешивал ему пощёчину. Временами Секани уходил из дома и возвращался с деньгами, откуда он их брал – не признавался. Ссоры из-за безденежья, голода, упрёков старика и усталости жены на время утихали, а затем снова разгорались. И так по кругу.
– Теперь я не буду в ваших глазах ничтожеством, – Секани ударил себя в грудь и поднял голову. Вспомнив, что за его спиной кто-то крадётся, он обернулся, но силуэт незнакомца в тот же миг растаял.
Войдя в пустующий дом, Секани бросил мешочек с монетами на стол. «Жена, видимо, ещё не вернулась от Небит», – сообразил он, – «а старик, как всегда, бродит по двору или утоляет жажду». Резкий удар в спину заставил мужчину упасть – нож вошёл ему между лопаток, моментально лишив его жизни.
Старику Мбизи не спалось: духота вынуждала его слабое сердце усердно работать, отчего он периодически задыхался и хватался за грудь – боль внутри делала его беспомощным. Единственное, что облегчало ему дни и ночи, – прохладная вода и глоток свежего воздуха. В гневе и тревоге старик просыпался и, шаркая ногами, выходил из дома; ему не нравилась его жизнь, старость и бедность, превратившие его в обузу для дочери. Звезды на небе подмигивали Мбизи и висели так низко, что сморщенными пальцами, протянутыми к небу, он пытался до них дотронуться. Он не слышал, как убивали