машине Уилла. Никто из них не говорил, потому что оба пытались понять мотив убийства Полины Кук. Уилл так злился. У них ничего не было. Обычно к этому времени появлялись зацепки, и темные секреты начинали всплывать на поверхность. Стоило узнать какую-то информацию о ком-то, и некогда идеальный муж или жена вдруг переставали быть такими уж идеальными. Ничего подобного не происходило, и он чувствовал, как в его груди нарастает разочарование. Выезжая с парковки, он повернулся к Адель.
— Должно же быть хоть что-то. Как может быть, чтобы на нее вообще ничего не нашлось? Как будто она никогда не существовала и не жила жизнью за пределами своих четырех стен и хосписа. Что это за жизнь?
— Ну, тогда твоя теория об убийстве незнакомцем верна? Нам нужно подумать о том, как убийца вышел на нее. Как она оказалась в верхней строке списка жертв для какого-то психопата?
— Ты права. Давай попробуем что-нибудь выяснить, потому что начальство уже злится, что у нас нет никаких зацепок. Только они не так злы, как я, потому что мне это не нравится. Мы упускаем какое-то звено, и я не могу понять, какое.
Остаток пути до участка он проехал в молчании. Уилл знал, что Энни хорошо разбирается в подобных вещах. Она могла бы покопаться и найти что-нибудь в Интернете. Возможно, она даже сможет поговорить с самой Полиной и расспросить ее о том, что произошло. Было бы здорово, если бы Энни смогла использовать этот странный талант разговаривать с мертвыми. Только он никак не мог спросить ее или рассказать об этом. Иначе это будет означать, что он слишком сильно вовлекает жену в это дело.
Хотя Энни все еще находилась в декретном отпуске, все знали, что в случае ее участия в расследовании велика вероятность серьезных неприятностей. У нее имелась привычка притягивать серийных убийц, и Уилл не мог позволить подвергнуть ее риску, к тому же теперь нужно думать об Альфи. После Энни Альфи — лучшее, что когда-либо случалось с ним, и он не хотел рисковать ни тем, ни другим. Ему нужно найти ответы самому. Так гораздо безопаснее для его семьи.
Лето 1950 года
Потягивая холодное пиво, Горди не мог выбросить из головы воспоминание о том, как он воткнул нож в мать Колина. Он слишком наслаждался этим. Какое же это приятное чувство, когда нож пронзает кожу, рассекает мышцы и органы. Он никогда не чувствовал себя так здорово, так уверенно.
Колин с головой окунулся в цирковую жизнь, и цирк «Барнардс» удивлялся, как они вообще обходились без услужливого, сильного парня, который никогда не жаловался и не хотел останавливаться на отдых.
Хлопнула дверь фургона, вырвав Горди из грез.
— Боже, как воняют эти слоны. На уборку их клеток уходит целая вечность. Ты бы видел, какого размера…
Горди поднял руку.
— Я могу себе представить, спасибо, Колин. Избавь меня от подробностей.
— Ну, я закончил, Горди. Можешь теперь показать мне, как быть Тафти?
Горди посмотрел вниз на газету, которую пытался читать. Он почувствовал, как запылали его щеки, когда взглянул на зернистую черно-белую фотографию матери Колина на третьей странице.
«Женщина убита в своей постели, сын пропал без вести».
Он закрыл газету, страх охватил его разум. Могут ли копы узнать, что это его рук дело? Горди так не думал, потому что не оставил после себя никаких улик. «Серьезно? Неужели правда ничего не оставил?»
— Да ладно, Горди, я работал хорошо, как ты и говорил. Мне надоело убирать дерьмо за животными. Я хочу быть клоуном, как ты.
Горди кивнул и поднялся на ноги. Выпив остатки пива, он вытер рот тыльной стороной ладони. Слегка пошатнулся вперед, но затем поймал равновесие. Он поднял газету и сунул ее под мышку.
— Дай мне пять минут, парень, а потом я займусь твоим лицом. Если ты продолжишь приставать ко мне, ничего делать не стану. Понял?
* * *
Колин кивнул, не решаясь заговорить снова, чтобы Горди не счел это за назойливость и не отказался наносить на него клоунский грим. В душном помещении фургона повеяло свежим воздухом, когда дверь открылась и Горди вышел наружу. Колину стало интересно, куда он направляется. Он услышал громкий треск, когда стеклянная бутылка разбилась о металлический бак, который они установили в середине каравана, чтобы складывать в него вонючий мусор. Колин улыбнулся, глядя, как Горди поднимается по ступенькам. Он почувствовал, что на его губах начинает собираться слюна, и провел рукой по лицу. Ему не хотелось злить Горди, а он мог бы, если бы размазывал слюни повсюду как дурак.
— Колин, садись на стул, ты такой же высокий, как и я. Не смогу же я достать до твоего лица таким образом, правда?
Ухмыляясь, Колин сел и закрыл глаза, терпеливо ожидая, когда Горди сотворит свою магию и превратит его из медлительного, неуклюжего типа в циркового клоуна. Об этом моменте он мечтал с того самого первого вечера представления. Он сидел на трибуне один, завороженный артистами, особенно клоунами. Они нравились ему, потому что смешили людей по-доброму, не так, как дети иногда смеялись над ним и заставляли Колина чувствовать себя глупым. Когда он станет клоуном, над ним не будут так смеяться — только по-доброму. Все захотят, чтобы он стал их другом, как когда-то он сам хотел подружиться с Горди.
* * *
Пока Колин сидел с закрытыми глазами, мечтая о жизни циркового клоуна, Горди изо всех сил старался наложить клоунский грим на его лицо. Но это получалось с трудом, потому что его мысли постоянно возвращались к газетной статье. Если полиция нашла ее тело, они захотят поговорить с Колином и, возможно, даже попытаются обвинить его в случившемся. Он не допустит этого. Он превратит парня в клоуна и замаскирует таким образом, чтобы обеспечить его безопасность. Когда он наконец нанес ярко-красную краску на губы Колина, то отступил назад и улыбнулся сам себе.
— Я уже могу посмотреть, пожалуйста? Я могу посмотреть?
— Еще нет, я не закончил. Ты же хочешь выглядеть на все сто? Потерпи.
Горди пошел в свою спальню, снял парик с подставки и стянул костюм с вешалки. Он отнес их обратно в тесную кухоньку, где Колин все еще сидел с закрытыми глазами. Горди