Однажды ноябрьским утром, когда мы находились в Лондоне, ко мне вошла Марта и сказала, что в кабинете меня ждет посетитель. На мгновение в моем сердце вспыхнул огонек надежды, и я побежала вниз. Но увы! Это был Нед Морисон – похудевший и посерьезневший, с нездоровым тропическим загаром на коже.
– Привет, Элизабет! – произнес он, отчаянно пытаясь выглядеть веселым. – Только что с войны и вот решил проведать всех девушек, от которых я без ума.
Затем он внезапно сменил тон.
– Я полагаю, ты знаешь… про Крэна?
– Да, Нед, знаю и очень давно. Достаточно давно, чтобы спокойно разговаривать об этом.
Он тяжело опустился в кресло.
– Я рад этому. И все же мне казалось, что ты захочешь узнать. Я имею в виду – подробности.
И вот в этой тихой комнате, куда из-за лондонского тумана не пробивался уличный шум, Нед рассказал мне о взятии Серингапатама и последнем дне Крэна.
Накануне ночью у них была грандиозная вечеринка. Нед не стал вдаваться в подробности, и я была благодарна ему за это, поскольку примерно представляла, как все это могло выглядеть. Придя в себя после утреннего похмелья – это для него всегда было проблемой, – Крэн отправился на совещание к генералу Бэрду, старому вояке, который однажды побывал в плену у Типу-султана и теперь жаждал лично отомстить ему. Что касается Уэлсли, то Крэн не воспринимал его всерьез. Тот был чересчур опаслив и заражал этим всех офицеров. Он продолжал высказывать опасения даже 4 мая, настаивая на продолжении артиллерийской подготовки. Наконец Бэрду все это надоело, и после полудня он отдал приказ начать штурм городских стен.
«Вперед, мои мальчики!» – рычал он, и Крэн с саблей в руке ринулся вместе со своими людьми в пролом, как мальчишки бросаются на угощение в воскресной школе. Защитники города стояли насмерть, и схватка в проломе стены оказалась кровопролитной. Когда пыл битвы утих и город оказался взят, Крэна нашли под кучей убитых индусов, а его сабля была сломана возле самого эфеса. Вражеские клинки пронзили его тело не менее дюжины раз, так и не сумев поразить его в голову. Крэна похоронили на следующий день вместе с шестьюдесятью пятью его солдатами, павшими рядом с ним. Нед умолк.
Значит, предчувствия не обманули меня: Крэн сражался как лев, и смерть настигла его в тот момент, когда я, за тысячи миль от него, любовалась весенними цветами. Теперь я это знала, и это давало мне какое-то горькое удовлетворение.
– Мне бы хотелось, чтобы ты кое-что сделал для меня, – сказала я Неду. Затем принесла миниатюру с изображением Крэна в молодости и отдала ее Неду. – Передай это его семье, хорошо, Нед? И пусть они не знают, что она была у меня.
– Очень похож. Разве ты не хочешь оставить ее у себя? – спросил он, рассматривая портрет.
– Я помню его другим, – ответила я, с трудом удерживаясь, чтобы мой голос не задрожал. – Тем более что она по праву принадлежит им.
– Хорошее было время, правда? – невпопад сказал Нед, продолжая разглядывать миниатюру.
– Да, – согласилась я, – действительно. Некоторое время мы сидели молча.
– Что ты собираешься делать дальше, Нед?
– Через несколько недель я снова уезжаю, но, слава Богу, не в Индию. Вероятно, в Ирландию – там снова ожидаются неприятности. Впрочем, чего другого можно ждать от Ирландии! У тебя все в порядке, Элизабет?
– Да, у меня все хорошо, – спокойно ответила я.
– Если я могу быть чем-нибудь полезным для тебя – драться на дуэлях, подносить шляпные коробки, выгуливать собачек, – только скажи. Примерно на сотую часть я еще остаюсь джентльменом.
В нем на секунду проглянул старый насмешник Нед.
– Спасибо, Нед, – слабо улыбнулась я. – В случае такой надобности я пошлю тебе в Ирландию срочную депешу.
Он засмеялся и положил миниатюру в карман.
– Что ж, если я не найду смерть в ирландском болоте или на торфяном пожаре, то через несколько лет вернусь, так что не забывай меня.
И с почтительным поклоном он удалился.
Впоследствии мне довелось услышать, что Крэн умер точно так же, как и жил – по уши в долгах. Однако его жена, состояние которой благодаря донкихотским представлениям мужа осталось нетронутым, немедленно расплатилась со всеми его кредиторами. Я думаю, дух Крэна был немного разочарован, увидев, что после него не осталось ни одного неоплаченного счета – хотя бы в порядке памятника.
Началось новое столетие, но война все еще продолжалась. Колосс Бонапарта по-прежнему сокрушал все на своем пути, и Англия переживала непростые времена.
Лично для меня первый год нового столетия начался с небольших ударов судьбы, а закончился сокрушительными. Джереми одолела подагра, а Белль после крайне неудачной связи с лихим кавалерийским офицером заболела сифилисом. Один из сыновей Марты был ранен во время кораблекрушения. Сначала Марта ужасно переживала, но рана, к счастью, оказалась несерьезной.
Затем Генри разругался в пух и прах со своим начальством в военном министерстве. У них уже давно существовали трения, поскольку Генри упорно сидел на своем коньке – создать плацдарм английской армии на континенте, чтобы наши союзники не оказывались все время в одиночестве. После того, как Бонапарт всыпал австриякам под Маренго,[17] Генри стал буквально одержим этой идеей и настаивал на немедленном осуществлении своего плана, угрожая в противном случае уйти в отставку. Его требования были встречены с насмешкой, и он действительно подал рапорт об отставке. Хотя Генри давно подумывал о том, чтобы оставить службу и переселиться в Маунт-Менон, случившееся стало болезненным ударом по его самолюбию.
Заперев лондонский дом, мы произвели организованное отступление в Суссекс, однако Генри стал чахнуть и все больше отдаляться от окружающего мира. Теперь он вовсе не претендовал на физическую близость со мною и часто лежал рядом так неподвижно, что я была вынуждена дотрагиваться до него, желая убедиться, что он еще жив.
Отчасти его истерическое стремление ослабить нажим на наших австрийских союзников объяснялось личными страхами. В силу того, что Генри пользовался репутацией выдающегося стратега, его сын был прикомандирован к австрийской армии в качестве военного консультанта. Генри боялся именно за него.
Вскоре нам пришлось убедиться в том, что опасения его были не напрасны. Это случилось перед самым Рождеством. Я встала поздно и только собиралась позавтракать, как в комнату вбежала Марта. Лицо ее было белым как полотно.
– Скорее… Пойдемте к сэру Генри, у него удар.
Я поспешила вслед за ней в библиотеку. Генри лежал, вытянувшись на полу. Его обычно бледное лицо было теперь багровым, дышал он шумно и с большим трудом. Встав рядом с ним на колени, я развязала ему галстук и расстегнула сюртук, а затем велела перепуганному мальчишке-посыльному с почты, беспомощно стоявшему рядом, немедленно бежать за доктором. В левой руке Генри была зажата бумага, с виду похожая на официальный документ. С трудом разжав его стиснутые пальцы и разгладив лист, я стала читать. Это было официальное сообщение, подобное тому, в котором говорилось о взятии Серингапатама и гибели Крэна. На сей раз речь шла о сокрушительном поражении, нанесенном австрийцам французским генералом Моро 3 декабря под Гогенлинденом. В конце документа была сделана приписка: «С глубочайшим сожалением вынуждены сообщить о смерти капитана Джона Рашдена, прикомандированного к австрийской имперской армии, наступившей от ран, полученных во время указанного сражения».