разговаривали с матерью в большой комнате. А в маленькой горенке сидел грустный Витька и катал по столу бильярдный шар. – Дальше еще хуже будет. Испортим парня… Завтра поедет ко мне и поживет пока. До зимних каникул хотя бы. Не реви, не хуже делаю, не хуже. Наоборот, мои ребятишки ему там по школе помогут.
Мать Витькина плакала, вытирала слезы концом платка.
– Жалко, Коля… Сердце запеклось, ничего тебе и сказать-то путем не могу… Жалко.
– Да что, насовсем, что ли! – убеждал брат. – Да было бы хоть далеко!.. Двадцать верст – эка! Ну, приедешь когда, попроведуешь… До Нового года-то пускай поживет. Не даст он вам тут дело наладить, не даст. А наладить надо. И зря ты про мужика так думаешь, зря. Хороший мужик.
– Да больно уж он какой-то…
– Какой? А тебе что, красавца кудрявого…
– Да не красавца! У него же разговоров больше нету: пить бросил да мебель покупает.
– Ну и что, хорошее дело.
– Да что же все об одном да об одном.
– Ну, рад, что бросил, вот и говорит про это. Потом, не знаю, конечно, но ему же тоже, наверно, охота с лучшей стороны себя показать. Вот мебель покупает. Бабам же нынче што – лишь бы не пил да деньги зря не мотал. Вот он и жмет на это. Его тоже понять надо. Мой тебе совет: не торопись с выводами. Подожди. А Витьку я заберу. И не переживай: хуже не будет. Будет только лучше.
– У тебя у самого там тесно…
– Ничего.
– Да Нюра бы не осердилась: скажет – вот-от, еще племянника привез. Своих мало!
– Ну и дура будет, если так скажет. Да и не скажет сроду – поймет. Давай, нечего думать. Испортим парня. А так – мы его счас оторвем от всяких его дружков да от улицы, он волей-неволей за книжки сядет. Пусть поживет в деревне, пусть… Давай, собирай его – прямо счас и поедем. Чего тянуть-то? Да и мне надо сегодня же вернуться… Давай. Где он?
– Там.
Дядя Коля заглянул в горницу.
– Да где?
– Нету?! – испугалась мать. – Мать пресвятая богородица!.. Здесь был!
Дядя Коля подошел к окну, тронул створки – они распахнулись.
– Не пужайся – здесь он где-нибудь. В окно вылез.
Мать кинулась сразу к Юрке.
Витька был там. Юрка и Витька сидели на лавочке, дед лежал на печке, но не хворал, а так – погреться залез. Молчали.
Быстро вошла встревоженная мать.
– Витька… Здравствуйте! Ох, Витька… – мать успокоилась, но еще не могла отойти от быстрой ходьбы. – Что же ты ушел, сынок? Там дядя Коля ждет…
Витька, Юрка и старик молчали.
– Пойдем домой. – Матери стало неловко, потому что она почувствовала в их молчании суд себе.
– Что, Витька… в ссылку ссылают? – сказал старик.
– В какую ссылку?! – вспыхнула мать. – Что ты, дедушка, говоришь-то!
– Да я шутейно, – успокоил старик. – Так я… болтанул. В гости он поедет. Хорошее дело.
– Пойдем, Витя, – опять сказала мать.
Витька сидел. Молчал.
– Я не в осуждение говорю, – продолжал старик. – Кого осуждать? Такая теперь жизнь. Но вот раньше понимали: до семнадцати годов нельзя парня из дома трогать. У нас тада вся деревня на отхожий промысел ходила… И вот, кто поумней был – отцы-то, те до семнадцати лет сына в город не отпускали. Как ушел раньше, так все: отстал человек от дома. Потому что не укрепился, не окреп дома, не пустил корешки. А как раньше время оторвался, так все: начинает его крутить по земле, как лист сухой. Он уж и от дома отстал и от крестьянства… А потому до семнадцати, что надо полюбить первый раз там, где родился и возрос. Как полюбил на месте – дома, так тебе это и будет – родина. До самой твоей смерти. Тосковать по ей будешь…
– Чего ты, дедушка, мелешь лежишь! – осердилась мать. – «Полюбил», «не полюбил»… Чего попало! Пойдем, Витька.
Витька встал… Подал Юрке руку.
– Пока.
– До свиданья. Пиши.
– Ладно. Ты тоже пиши. До свиданья, деда.
– До свиданья, Витька. Не забывай нас.
– Господи, прямо как на войну провожают… – не могла скрыть удивления мать. – Или, правда, – на заработки куда. Он едет-то – двадцать верст отсюда! К дяде родному.
– Это хорошо, – опять сказал старик. – Чего же?
Потом, когда шли по улице, мать сказала:
– Тебе там хорошо будет, Вить.
Витька молчал.
– Неохота?
Витька молчал.
Мать тоже замолчала.
Зато дома мать выпряглась.
– Никуда он не поедет, – заявила она брату с порога. – Не пущу. Вот.
Дядя засмеялся.
– Ну, конечно, не надо: а то он там… потеряется. Заблудится. Волки его съедят… Витька, а ты-то чего? Тоже как баба, елки зеленые! Чего ты? Мужик ты или не мужик?..
Ехали в деревню к дяде в легком коробке, сытая сильная лошадь бежала податливо. Коробок мягко качался на рессорах.
– Витька, почему ты не учишься, как все люди, – хорошо?
– Все, что ли, хорошо учатся? У нас в классе семь двоечников.
– А тебя разве самолюбие не заедает, что ты попал в эту семерку?
Витька промолчал на это.
– И все семь – мальчишки? Или и девчонки есть?
– Одна. Мы ее жучим, чтоб она исправлялась. Она бестолковая.
Дядя захохотал.
– Дак а себя-то… ха-ха-ха!.. Себя-то чего не жучите? О какие!.. А вы-то чем умнее – такие же двоечники, как она. А? Витьк?
– Она к нам не касается. Она же работать не пойдет.
– Во-он вы куда-а!.. – понял дядя. – Вот оно что. Та-ак. Ну и кем, например, ты хочешь работать? Когда подрастешь мало-мало.
– Шофером.
Дядя даже сплюнул в огорчении.
– Дурак. Вот дурак-то! Это вас кто-нибудь подговаривает там? Или вы сами придумали – с работой-то?
– Сами.
– Вот долдоны-то! А учителя знают про ваш уговор?
– Нет. По восемь классов мы как-нибудь кончим…
– Тьфу! – расстроился дядя. – Хоть поворачивай и выдавай всю эту… шайку. Ты думаешь, шофером – хитрое дело? Это ведь кому уж деваться некуда, тот в шофера-то идет. Голова садовая! Ну, ничего, ничего!!.. Я возьмусь за тебя. Шофером!.. Да это уж кого приперло: грамотешки нет – ну, в шофера. А так-то его бы черт туда затолкал, в шофера-то. А тебе… Ну, ничего, я тебя направлю на путь истинный. Ты у меня пятерочник будешь – на удивление всем.
А ехали лесом, воздух в лесу был зеленый. Тишина пугала. Витьке было интересно… И грустно.
– Ох, «То-о… – запел вдруг дядя негромко, задумчиво –
…То не ве-ете-ер ве-етку кло-онит,
Ох, да не дубра-авушка-а шуми-ит:
То-о