— Ты все о работе, о работе — скоро совсем забудешь любящую тебя жену. А жизнь коротка, мой милый; жизнь дается человеку один раз, и он должен её беречь.
— Прости, дорогая. Нервы.
Ниоли сходила в спальню, принесла Вадиму тапочки, халат и с присущей ей твердостью проговорила:
— Переоденься. Я накормлю тебя и уложу отдыхать.
Бродов натягивал новые, бумажные носки (он дома носил все бумажное) и искоса поглядывал на жену, грузно и как–то неловко ходившую из комнаты в комнату. Видел её фигуру, теперь уже не стройную, как в первые годы замужества. Ниоли как–то незаметно раздалась в талии, и грудь, и спина её налились нездоровой полнотой, а на шее появились» рыхлые складки. «Что же я любил в ней, — подумал Бродов и удивился тому, что думал о любви в таком горестном для себя положении?.. — Да, да чем же она меня приворожила? — вспомнил он редко употребляемое слово и потому повторил его несколько раз: Приворожила, приворожила… В самом деле, на что я польстился и попал к ней в такую зависимость?..»
Мысли эти раздражали его; он снова подумал о своих делах, о глупом, безвыходном положении, в котором очутился… «А ведь все она, она», — думал неприязненно о жене. Она навязала ему Папа. Вечно улыбающаяся, тихая, с кошачьей походкой. Действительно, кошка. Вот только коготков у нее не видно, зато вонзятся, не отцепишься.
— Вам бы, женам, поменьше вмешиваться в мужские дела, — проговорил он, чувствуя, как волна бессильной ярости и досады вновь поднимается у него в груди.
— Это как, то есть… — остановилась перед ним проходившая в это время из своей комнаты в кухню Ниоли. Томность взгляда и доброта слетели с нее, она сверкнула желтыми, круглыми, как у совы глазами. — Что ещё за мужские дела?
Ноздри её с едва пробивавшимися веснушками нервно выгибались, верхняя ниточка–губа вздрагивала.
Бродов понял: Пап уже позвонил ей, и она знает все.
— Обыкновенно, — внезапно смягчился Бродов. — Обыкновенно, мужские дела, служебные.
Ниоли чутким ухом уловила дрожь в его голосе, подступилась к нему ближе:
— Он, видите ли, мужчина! — сузила желтые глаза Ниоли, — Он, видите ли, фигура! Директор столичного института. Да кем бы ты был…
— Ниоли!..
— Ты думаешь, мы не знаем, какой бы из тебя вышел кандидат, да?.. Мы все знаем!.. Благодари судьбу и добрых людей, — Ниоли притворно вздохнула и вытерла платочком сухие глаза. — Добрые люди сделали тебя человеком… Или тебе дороги те, кто пытается лишить тебя ученой степени, да?..
«И это знает, — подумал Бродов, чувствуя, как чаще начинает биться сердце. Он взял себя в руки и заговорил спокойнее: — Этого не случится. Не беспокойся. Диссертации бракуются, а кандидаты остаются. Такие примеры случались».
— Это когда общественность молчит. А ну–ка рабочие…
Ниоли знала, что буря пока не грянула, — Пап и об этом её известил, но на хитрость шла умышленно. Вот видишь, мол, в какой луже ты теперь сидишь, а я и на этот раз тебе помогу. Знай, Бродов, своих благодетелей!..
— Тут не одной только степенью пахнет, — всхлипнула через минуту Ниоли. — Тебя могут даже из партии…
— Ниоли!..
— Что, Ниоли?.. Знал бы ты, неблагодарный, какие дела теперь делает ради тебя, меня, нашей будущей жизни гонимый тобой и оскорбленный Пап! Он носится по городам, организует статьи, гасит конфликты — и все за тебя… А связи Папа, его люди! Сколько нужных людей я держу при посредстве Папа вот здесь…
Ниоли похлопала пухлой ладонью по карману халата, закрыла лицо руками и зарыдала Сокрушенно покачивая головой, пошла в свою комнату. Но и там, сквозь рыдания и всхлипывания, продолжала: — Фомин раздавит тебя на коллегии. И тебя выбросят… Человек старается, летает во все концы, а ты… копаешь под ним яму.
Бродов наскоро оделся и вышел из квартиры. Хотел было ехать в институт, но передумал. Поймал такси и поехал в ресторан. Откинув голову на сиденье, он ещё долго слышал визгливый голос Ниоли. И не то было страшно, что она говорила, — минутную вспышку гнева можно было понять, извинить; было тяжело сознавать горькую правду её слов. Но правда есть правда. К тому же он, Бродов, как на гранитных столбах, держится на связях жены. Нет, нет, он не может ссориться с Ниоли и, тем более, довести дело до разрыва — он должен помнить, кому он и чем обязан. Он должен быть благодарным и… покладистым.
На языке у Бродова вертелось слово «послушным», но оно Вадиму показалось неуместным, неточным, и он нашел ему замену: «покладистым». Эта маленькая удача размягчила его окончательно, и он тронул шофера за плечо:
— А ну, приятель, поедем–ка обратно. Я кое–что забыл в квартире.
5Вернувшись домой, Вадим рассказал Ниоли о телефонном разговоре с министром, о докладе академика Фомина и об истории с «Видеоруками». Рассказал не так, как Папу, а подробно, без утайки — надеясь на то, что Ниоли примет нужные меры, пустит дело, как она выражалась, по «своим дипломатическим каналам».
Исповедь жене Бродов закончил сообщением о фоминском звене.
— Ты, Ниоличка, должна знать: в конце декабря на коллегии министерства будет обсуждаться фоминское звено, линия: мартен — установка непрерывной разливки стали — прокатный стан. Если коллегия примет решение о строительстве звена — Фомин тогда окрепнет ещё больше, он тогда усилит нажим на наш институт, на меня… Одним словом: швах дело!..
— Но твои… институтские, тоже не дремлют. Кстати, чем отличается звено Фомина от ваших… институтских проектов? Все время ты мечешься между двух огней, а я так и не знаю, какая между ними разница.
— Фомин, как всегда, предлагает кардинальное решение проблемы: строить все заново — сталеплавильный агрегат, разливочный и прокатный. Соединить их как бы в один, в одно звено с замкнутым автоматическим циклом. Наши же, институтские, ещё лет десять назад предложили другую идею: подстроить к существующим агрегатам соединительные механизмы, создать ту же автоматическую линию производства металла. Проект не решает кардинально проблемы, но он дешевле, по нему можно построить быстрее.
— Что министр? Куда клонит голову?
— Боюсь, что к Фомину.
— Хорошо. Но если и тебе пойти в союзники Фомина?
— А если Фомин не примет меня? В каком я тогда положении окажусь?..
— Фомин примет. Какая разница этому старому черту, кто будет двигать его идеи! Лишь бы двигали.
— Не совсем так, — проговорил Бродов, усаживаясь в кресло под торшер. — Тут есть обстоятельства, Ниоли… тонкие, деликатные… Пойми меня правильно. Это очень важно… Ты знаешь, я был у Лаптева. Не хотел тебя огорчать, и вообще… противно все это, но как ни странно, а Павел, этот ничтожный операторишка, тоже втянут в игру