ХИБАЧИ
В тонком доме над рекоюУ хибачи греем руки.Спросишь, что это такое,Ты об этой штуке.Это — лакированный горшокС медью красною внутри,Сверху — пепла на вершок,А под ним — углей на три.На циновках мы сидимБосиком вокруг горшка,Руки греем и молчимПо незнанью языка.Впрочем, это даже лучше —Никому не отвечатьИ иметь удобный случайПомолчать.В доме холодно, спасеньяНет.Потому что отопленьяНет.Дорогого,Дарового,Дровяного,Парового —НикакогоНет.Говорят, что потепленьеВ феврале.А пока все отопленьеТут, в золе.Под золой три угля тлеют,Легкий чад.Трое русских руки греют,Молчат.Впрочем, говорят, не для обидыБедныхНасСделан этот деревом обитыйМедныйТаз.Не из прихоти он скован,Не с отчаянья,А нарочно, для мужскогоМолчания.Чтоб всю ночь над нимСидеть,Молчать,Не говорить,Только уголь брать,Чтоб прикурить,Да смотреть, как под золойОгоньПролетит, как голубойКонь.
1946, ЯпонияФУТОН
Чтоб ты знала жестокиеНаши мучения,Хоть мысленно съезди в ТокиоДля их изучения.
Живем в японской скворешне,Среди пожарища,Четверо: я, грешный,И три товарища.
На слово нам поверя,Войди в положение:Надпись над нашей дверью —Уже унижение.
Иероглифами три имени,Четвертое — мое,Но так и не знаем именно,Где — чье?
Где вы: Аз, Буки, Веди?Забыли мы обо всем.Живем, как зимой медведи,Лапы сосем.
У каждого есть берлога,Холодная, как вокзал.Вот, не верили в бога —Он нас и наказал.
Но чтобы тепла лишениеНе вызвало общий стон,Как половинчатое решениеПринят у нас футон.
Футоном называетсяЯпонское одеяло,Которое отличаетсяОт нашего очень мало.
Просто немножко короче,Примерно наполовину;Закроешь ноги и прочее —Откроешь спину…
А в общем, если по совестиЭтот вопрос исследовать, —Футон, он вроде повести,Где «продолжение следует».
Конечно, в сравнении с вечностью,Тут не о чем говорить,Но просто, по-человечеству,Хочется поскулить.Особенно если конечностиМерзнут до бесконечности.
Мы вспомнить на расстоянииПросим женО нашем существовании,Положенном под футон,
Где тело еще отчастиСогреется как-нибудь,Но у души, к несчастью,Ноги не подогнуть.
1946, ЯпонияЗОЛОТЫЕ РЫБКИ
Рядом с кухней отеля «Миако»,Где нас кормят морской капустой,Есть пруд и рыбы. ОднакоИх никто не ест, — будь им пусто!
Потому что это не просто,А золотые, священные рыбы,Стой над ними, считай хоть до ста,И за то спасибо.
Они плавают с сытыми мордами,Раздувая хвосты,Очевидно, дьявольски гордыеНезависимостью от плиты.
Они очень надменны, ибоПрезирают до содроганияПрочую просто рыбу,Предназначенную для питания.
Они держатся даже в водеДруг с другом несколько сухо,Оттого что они — в прудеАристократия духа.
Так изысканно и рассеянноЖивут они всю неделю,Но каждое воскресениеПриходит повар отеля.
И, принеся извиненияВсем предкам на случай ужЧертовского совпаденияС переселением душ,
В кимоно с двумя поясамиОн стоит над водой и в нейДолго ищет глазами,Которая пожирней.
Лотом с ужасной улыбкой,Взмахнув сачком, как ужаленный,Берет золотую рыбкуИ делает ее жареной.
Другие рыбы потопчутся,Поспорят, посокрушаютсяИ расплывутся. В обществеРыб это наблюдается.
А может, пруда населениеТоже не без идейИ верит в переселениеСвоих душ в людей.
И в этом есть вероятие.Разве мы не могли быСказать об одном приятеле,Что в нем душа рыбы?
1946, Япония«Бывает иногда мужчина…»
Бывает иногда мужчина —Всех женщин безответный друг,Друг бескорыстный, беспричинный,На всякий случай, словно круг,Висящий на стене каюты.Весь век он старится и ждет,Потом в последнюю минутуЕго швырнут — и он спасет.
……………………………………
Неосторожными рукамиМеня повесив где-нибудь,Не спутай. Я не круг. Я камень.Со мною можно потонуть.
1946«Чтобы никогда не думала…»
Чтобы никогда не думала,Что ты связан с ней порукою,Чтоб нет-нет да вдруг и дунулоНеожиданной разлукою.
Чтобы так и не увиделаРасставанья невозможности,Чтобы никогда не выдалаАттестат благонадежности.
Чтоб ты был тропою около,А не мостовою хоженой,Чтоб могла держать, как сокола,Лишь на рукавице кожаной.
Чтоб с тобой, сдержав дыхание,Шла как со свечой рискованной,Чтобы было это зданиеОт огня не застраховано.
1947«Барашек родился хмурым осенним днем…»
Барашек родился хмурым осенним днемИ свежим апрельским утром стал шашлыком,Мы обвили его веселым желтым огнемИ запили его черным кизлярским вином.
Мы обложили его тархуном — грузинской травойИ выжали на него целый лимон.Он был так красив, что даже живойТаким красивым не мог быть он.
Мы пили вино, глядя на горы и дышаЗапахом уксуса, перца и тархуна,И, кажется, после шестого стакана винаВ нас вселилась его белая прыгающая душа,
Нам хотелось скакать по зеленым горам,Еще выше, по синим ручьям, по снегам,Еще выше, над облаками,Проходившими под парусами.
Вот как гибельно пить бывает вино,Вот до чего нас доводит оно,А особенно если баклажкаУпраздняется под барашка.
Но женщина, бывшая там со мной,Улыбалась одними глазами,Твердо зная, что только она винойВсему, что творилось с нами.
Это так, и в этом ни слова лжи,У нее были волосы цвета ржиИ глаза совершенно зеленые,Совершенно зеленыеИ немножко влюбленные.
1947ДОМ ДРУЗЕЙ
Дом друзей, куда можно зайти безо всякого,Где и с горя и с радости ты ночевал,Где всегда приютят и всегда одинаково,Под шумок, чем найдут, угостят наповал.
Где тебе самому руку стиснут до хруста,А подарок твой в угол засунут, как хлам;Где бывает и густо, бывает и пусто,Чего нет — того нет, а что есть — пополам.
Дом друзей, где удач твоих вовсе не ценятИ где счет неудачам твоим не ведут;Где, пока не изменишься сам, — не изменят,Что бы ни было — бровью не поведут!
Где, пока не расскажешь, допросов не будет,Но попросишь суда — прям, как штык, будет суд;Где за дерзость — простят, а за трусость — засудят,И того, чтобы нос задирал, не снесут!
Дом друзей — в нем свои есть заботы, потери —Он в войну и с вдовством и с сиротством знаком,Но в нем горю чужому открыты все двери,А свое, молчаливое, — век под замком.
Сколько раз в твоей жизни при непогодеОн тебя пригревал — этот дом, сколько разОн бывал на житейском большом переходеКак энзэ — как неприкосновенный запас!
Дом друзей! Чем ему отплатить за щедроты?Всей любовью своей или памятью всей?Или проще — чтоб не был в долгу у него ты,Сделать собственный дом тоже домом друзей?
Я хотел посвятить это стихотвореньеТой семье, что сейчас у меня на устах,Но боюсь, — там рассердятся за посвященье,А узнать себя — верно, узнают и так!
1951СЫН