Читать интересную книгу Факультет патологии - Александр Минчин

– Ладно, Ир, успокойся, – сказал я.

– А ты ей правда сможешь достать мумиё?

– Конечно, раз обещал, это же не шутки со здоровьем, у нее мать больна.

Ирка смотрит на меня с благородством. И вдруг говорит:

– Я всегда была в тебя влюблена. Но необыкновенно, по-своему, особо, – и она загадочно улыбнулась.

Мне показалось, она взрослеет…

Когда я примчался домой, мама сказала, что звонила Наталья и просила позвонить. Я тут же позвонил ей.

– Наталья! – закричал я. – Я сдал зачет по-английскому, ура-а! Спасибо!

– Санечка, я тебя хочу увидеть…

Мы встретились через полчаса в заснеженных Лужниках. Я примчался туда на такси, она уже была там.

– Саня, милый, я тебя поздравляю с днем рождения и желаю много-много счастья. И чтобы тебе встретилась девочка не такая, как я, и…

Она очень быстро прижалась к моей щеке поцелуем, как будто боялась, что я отшатнусь, и так долго, молча стояла. (А я не знал, мешает ей мое кашне или нет, и от этого переживал и чувствовал себя неудобно.) – А это тебе, только не говори ничего, не надо. – Она протянула мне пакет.

– Можно раскрыть? – спросил я.

Я раскрыл, там была моя любимая зажигалка «Ronson» – трубочка и блок сигарет «Мальборо». Зажигалка была очень дорогая, с белой звездой на черном боку, и делалась для дип. посольств по специальному заказу.

– Наталья, спасибо тебе пребольшое, – и я поцеловал ее руку, у запястья.

– И еще, Саня, я тебя поздравляю с зачетом по-английскому, и это тебе награда. – Она протянула набор, я раскрыл: две ручки «Parker».

– Ну что ты, Наталья, это я должен тебе делать подарки за английский, носить на руках и молиться.

– Я пошутила, Саня, это тоже ко дню твоего рождения.

– Спасибо, очень большое, ты прямо задарила меня.

– Ты заслужил…

А потом мы поехали в наше любимое кафе на Таганке, которое мы когда-то посещали, и все было, как в старые времена… когда мы встречались… и даже кусочек шоколада в бокале шампанского.

А потом мы, забыв все наши условия дружбы и обязательства, поехали в то место, от которого у меня были ключи, – дача друзей называется, – позабыв все на этом черно-белом свете (потому что он все-таки черно-белый, этот свет, а не белый), и неистово долго принадлежали друг другу, мучительно кусая губы, целовавшие другие, до безумия, и она была прекрасна в этих муках, стонах и криках, в этой боли отдавания.

А когда я вернулся домой, все уже спали, и родители оставили мне подарки на столе в кухне. Легли спать, так и не дождавшись меня.

Первый экзамен – литература народов СССР, его принимает хорошая женщина Вера Кузьминична Шабарина. Меня она, слава богу, знает, видела. К нему мне даже не надо готовиться, всех этих национальных поэтов и писателей, звезд окраин, я знаю и почему-то много читал. И поэзию таких поэтов, как Кулиев, Кугультинов, Раиса Ахматова, Р. Гамзатов, А. Кешоков, и прозу В. Быкова, Ч. Айтматова, М. Слуцкиса. Первых я читал, может, потому, что жил на Кавказе и каких-то из них папа лечил, и они знали меня, целовали и дарили сборники. Вторых читал потому, что у них действительно появлялись хорошие произведения, и та женщина, у которой была большая библиотека, Анна Ивановна, когда-то спасшая меня, моя вторая мама, просвещала меня.

У Василия Быкова была бесподобная вещь (в «Новом мире», отдельной книгой так и не вышла) – «Мертвым не больно», она потрясла. У Слуцкиса я любил стиль, и язык, и сюжет «Жажды», – пожалуй, единственный современный роман, который был написан о современности в Советском Союзе за долгое последнее время. (Не считая Трифонова, который пробивался со своими «современными повестями», но у него герои из старого были, старым побирались, памятью жили.) А у Айтматова мне очень нравился «Белый пароход» и этот мальчик, который поплывет, как рыба, и было жалко его, и мучило, что не можешь помочь, болело и трогало: я ведь тоже среди кавказцев вырос.

Около двери я не стал стоять. Я никогда не люблю ждать, это убивает меня, и потому всегда захожу первый; в этом что-то есть такое, какой-то привкус, как будто под поезд бросаешься, нужно только решиться. Сразу, эх, и пошла!

В фаталисты все играть хочется.

Вера Кузьминична улыбнулась, увидя меня.

– Бери билет, Саша. Пожалуйста.

Она была очень, очень воспитанна и на мягкость добра. Это редкость среди наших преподавателей.

– Если вы не против, я не буду брать билет, – говорю я, – а буду отвечать сразу по всему экзамену. Можно так, Вера Кузьминична?

– Конечно, – сказала она.

Девки (первая пятерка), которые вошли со мной, только ахнули. Взяли билеты и сразу сели готовиться. Они читали, конечно, но не все, у них времени не хватало, так как изучали черт-те что, то есть все, что надо, иными словами, обязательную программу, которую я уже проклинал выше, порицал и которая была абсолютно не нужна. Я же изучал выборочно, то, что нравилось мне.

В коридор тут же понеслось, что я сошел с ума и не тяну билет, а буду отвечать по всему экзамену.

Ирка заглянула в дверь и покрутила пальцем у виска. Я улыбнулся.

Собственно, отвечать нужно было только по биографиям авторов, их произведениям и героям их творений. Никаких параллелей и ни с кем проводить было не надо, так как до 50-х годов национальная литература вообще как таковая не существовала, и Кавказ, и прочие окраины описывали от Пушкина до Пастернака не национальные ребята. О группах и течениях говорить тоже было не надо. (Все течения разбомбили еще в 20-х годах.) Поэтому экзамен мне представлялся абсолютно не экзаменом, а удовольствием: говорить о том, что читал я. Через сорок минут я вышел и получил оценку в 5 баллов.

Девки нашей группы пообалдели, так как они знали, что я разговорчивый, но знаний моих, тем более по такому предмету – литература народов СССР, которую никто не читает никогда (там ведь чуши тоже полно, ее ведь взращивают искусственно, – я вам лучших назвал), не знали. Теперь они все повисли на мне, чтобы я коротко рассказал сюжеты вещей и в чем там дело.

Пришлось рассказывать.

Потом была философия. Философию я сдавал по шпаргалке, которые наши девоньки имеют в полном комплекте, каждая. Захожу, как всегда, первый, это у меня пункт такой, ни слова не зная. Беру билет, и одна из девочек ловко перебрасывает мне свернутую трубочку с развернуто-тезисным ответом. Мне только зацепку нужно, костяк, идею, всего лишь пару предложений, а там я уж раскручу так, будто…

Преподаватель удовлетворена моим ответом, она не принципиальная дура и не лезет в дебри философии, понимая, что нам нужны только начальные знания. А в школе философия одна – учебная программа министерства среднего образования. Например: нужно, чтобы Толстой был «зеркалом русской революции», так мать его за ногу вывернем, а он будет. Это ж нужно такую «херню» сморозить. Потом написать, а потом еще и каждый год преподавать. Один дурь сказал, и все повторяют.

Нужно, чтобы Колян Чернышевский от своих возвышенных идеальных фантазий и мечт о новом человеке (или – новом в человеке) стал вдруг народовольцем-добровольцем революционного типа (или толка), – камня на камне не оставим, но будет. А то, что его жена Ольга-Оленька Сократовна не то что под первого встречного, а даже не встречающегося, а зазываемого ложилась (и не то что ее просить надо было, сама напрашивалась), а уж под каждого Коленькиного друга, так это как правило, как обязательно. А в это время Коленька, сидя в тюрьме, в одиночной камере, неуспешно боролся с податливой плотью и, не побеждая (не справляясь), мягко тихо онанировал, – это все ничего. А он-то ее прообраз в новом человеке описывал. А все, оказывается, было старое. Но революционером – сделали.

И кого волнует твоя философия. Так надо, отечеству, родине. Кто-то должен быть примером для неразумных – для подражания…

Преподаватель по философии хвалит мою подготовку к экзамену, ей понравился мой ответ, правда, были кое-какие неточности (я думаю), но она уверенно ставит мне 4 балла. Если я не возражаю. Я сдурел еще не совсем и ни в коем случае этого не делаю – не возражаю.

Современный русский язык принимает зам. декана Дина Дмитриевна, моя спасительница и телохранительница, я ей всегда говорю, успокаивая, что она не зря держит меня в институте, не выгоняя: я когда-нибудь напишу книгу или повесть о нашем факультете и посвящу ее ей, с благодарностью и признательностью.

А она всегда говорила:

– Горе ты мое, окончи уж институт этот наконец и не трогай ты преподавателей, они же дергаются от одного твоего имени и скопом ко мне бегают, если раньше по одному ходили. И никаких писаний мне от тебя не надо. Получи диплом и скройся с глаз моих уставших.

Но обещание свое я до сих пор помню и когда-нибудь обязательно выполню: напишу книгу о нашем институте, он заслуживает этого, прекрасное было заведеньице, и посвящу ей.

К ее экзамену я готовлюсь тщательно, мне не хочется, чтобы она делала мне поблажки или думала, что я пользуюсь ее добрым отношением. А тут еще у меня целых четыре дня до ее экзамена, это же роскошь для студента. И я попросту выучиваю почти наизусть всю книгу по русскому языку до конца, которую она написала.