Читать интересную книгу Умный выстрел - Михаил Нестеров

И Аннинский находится в возбужденном состоянии. Он ломает голову: кто взял катер и прошел на нем мимо «Меркурия»? В первую очередь мысленно представляет подранка-Клима за рулем, и тот буквально увозит фантазию Виталия, потерявшегося в догадках. Клим жив, а это плохо, это очень плохо. Это провал. Конец. Аннинского объявят в розыск. С деньгами или без них — его найдут. Если я, конечно, чего-то не знаю и у него есть надежный коридор.

Он удачно просчитывал все ходы, избегая одного. Я его ошибка. Ему стоило убрать меня со своего пути, а уж потом браться за Сергунина и Немо. Он не убрал меня, потому что боялся.

На меня накатила тошнота. Короткий приступ морской болезни…

Хлопок выстрела привел меня в чувство. Следом за ним прогремел второй. Стреляли буквально у меня под ногами, и я мысленно представил это место: площадка с приоткрытой дверью в машинное отделение. Стрелял Аннинский, и я догадался, кто был его целью. Увидев внизу труп своего часового и не найдя его напарника, он мысленно поблагодарил меня. Ему оставалось сделать только два точных выстрела, а не четыре.

Я ждал, когда он выкрикнет в прохладный речной воздух мое имя… Ему так и так придется умереть с моим именем на губах. Я не мог дать ему шанса — с деньгами или без них, и уж тем более с героином. Ясные, улыбчивые глаза Виталия Аннинского затмили другие — сочившиеся невыносимой мукой, такие тяжелые, что удержать их могла только моя память… Помню, я мысленно забегал в каждый двор, в каждую подворотню, изрыгая проклятия: «Убить эту тварь!» В одном из дворов я наткнулся на труп Немо…

Снизу ни выстрела, ни стона, ни смеха, ни проклятия. Там происходила какая-то возня. Сквозь шум воды, облизывающей сухогруз, я различил скрип. И перед моим мысленным взором предстала шлюпка, донесся голос из далекого прошлого: «Уключины скрипят. Полей их водой». Это отец дает мне дельный совет… Нет, скрипели не уключины, а дверь. И кто-то грузный спускался в машинное отделение. Мой отточенный до совершенства слух и «неуемная фантазия» подсказали мне, что происходит внизу: один человек стаскивал вниз по ступенькам другого. За каким чертом он это делает? Ему нужно пятки смазывать салом, а он прячет трупы, он натурально хоронит их.

Трупы. Захоронение. Машинное отделение. Горючее. Огонь.

Даже металл расплавится от жара. Вот если сейчас Аннинский щелкнет зажигалкой внизу и выскользнет наверх, я не успею спуститься.

Интересно, станет он сжигать тела экипажа «Меркурия»? Другой вопрос: где они, как с ними разделалась команда Аннинского, меня не интересовал.

Снова глухой стук. Очередное тело поспешило в топку. И мне тоже стоило поторопиться.

Спускался я бесшумно: кеды — это удачная находка. Ребристая резиновая подошва не скользила по влажным ступенькам.

Сердце мое отчаянно колотилось. Скоро я увижу человека, в которого верил, как в себя самого, и не раз доверял ему свою спину.

Я внизу. Под ногами у меня труп убитого мною матроса и следы волочения двух других: кровь смешалась с дождевой водой и ржавчиной.

Меня охватило нетерпение. Вместо того чтобы закрыть тяжелую металлическую дверь и запереть Аннинского, я кинулся вниз, на ходу снимая с плеча дробовик.

Я не сразу попал в машинный зал. Мне предстояло миновать металлический рукав, в котором трудно было разойтись двум людям. На полу вытянулись два трупа — в тельняшках и ярких спасательных жилетах; униформа была подобрана специально, чтобы во время штурма не перепутать своих и чужих. Тусклый свет помог мне разобраться с характером ранений: оба были убиты выстрелом в голову. Быстрая, отличная стрельба, на грани риска, на короткой дистанции, словно играючи, невольно похвалил я Аннинского.

А вот и он, раздетый до пояса, сильный и мускулистый, на пороге машинного отделения, разгоряченный, потерявший на миг голову: мешавшее ему в тесных корабельных проходах ружье он оставил на пороге машинного отделения, как будто застопорил им тяжелую дверь. Я не дал ему возможности вооружиться… и выстрелил у него над головой. Я не мог убить его — это понял и сам Аннинский. Отступив в машинное отделение, он поджидал меня внутри, там, где уже разгорался огонь, там, где моему другу было самое место.

Виталий был безоружен. Я уравнял наши шансы, отбросив ружье в сторону. Щелкнув кнопкой ножа и демонстрируя голубоватое лезвие, я освободился и от него тоже. Я знал, что будет дальше, и не ошибся: Аннинский оставил себе шанс: такой же выкидной, с обоюдоострым лезвием нож. И наконец-то я услышал его голос:

— Что дальше, Паша?

— Скоро узнаем.

Шансов у меня, безоружного, было куда больше, чем у вооруженного ножом противника — нож будет только мешать ему. Только он не догадывался об этом. Он совершил очередную ошибку…

Аннинский не был таким быстрым, как я, поэтому его удары отличались силой и были предсказуемыми. Во всяком случае, я предугадывал его ходы, как будто раскрыл его уязвимость.

Он с шагом вперед нанес мне колющий удар, метя в шею, и вложил в него вес тела. Сделав шаг вперед, он машинально распределил массу тела между ногами, и я не рискнул, увернувшись от удара и оказавшись сбоку от него, снести его подсечкой. Я ударил его обратной стороной ладони в висок и ногой в бедро. Этот второй удар оказался болезненным: Аннинский, припадая на ногу, отступил от меня на два шага. Он смотрел на меня с какой-то злой иронией, и эта насмешка саданула меня по сердцу. Она же заставила меня проглотить мои чувства, и дальше мною руководили только инстинкты. Вот теперь мы не узнавали друг друга — мы стали чужими.

Аннинский не стал баловать себя разнообразием и повторил удар, но в этот раз он направил его вниз, целя мне в живот. Он был мощнее, и я не пытался поставить блок — он бы протаранил мои руки. Я снова ушел — и снова в ту же сторону. И снова провел двойку: в голову и бедро.

Я завел его и спровоцировал на очередную ошибку: своей мощи он постарался добавить быстроты, и он натурально скомкал удар. В этот раз я отбился блоком и в следующий миг достал противника джебом. Этот длинный прямой удар достиг цели, и я, абсолютно не думая об угрозе ножом, выкатил ему свою фирменную двойку: левой в печень, правой в голову.

Аннинский пошатнулся и отступил в оборонительную стойку: руки на уровне подбородка; вооруженная рука ближе ко мне. По ней-то я, неожиданно для противника, ударил ногой снизу вверх. Пробив в его обороне брешь, я нанес ему два мощных удара в голову.

Мы задыхались в дыму, и огонь жег наши тела… Я был безоружен. Аннинский по-прежнему вооружен, хотя в атаках холодное оружие не принесло ему преимущества: он сделал ставку только на него, выключив из борьбы вторую руку и обе ударных ноги.

Он снова ринулся на меня, рассекая ножом воздух — снаружи внутрь и изнутри наружу. Он теснил меня к двери… Нет, понял я, он не теснил меня — он сам стремился к отдушине в этом аду. Он был ближе к огню, и его спина и руки покрылись волдырями. Это пламя, которое он сам и разжег, гнало его к выходу. Если бы он стоял спиной к двери, он бы отступил и тотчас закрыл за собой дверь с зубчатой рейкой. Я увидел страх в его глазах, когда резко шагнул назад, точно попадая ногой на порог-швеллер, и еще раз — другой ногой. Как и он когда-то — чувствуя меня за спиной и стреляя сначала в своего компаньона, а потом — в меня. И только трофейный шлем, добытый нами в неравной схватке с «бешеными псами», спас тогда мне жизнь.

Аннинский кинулся к двери, избавляясь наконец-то от ножа… Я всегда говорил ему: «В драке всегда прижимай подбородок к груди». Но все впустую. Вот и сейчас его подбородок был высоко поднят. Стесненный узким дверным проемом, я все же изловчился в коронном апперкоте. Виталик рухнул на пол. В одном дюйме от выхода. Отпихнув с порога ружье, я захлопнул дверь и сполз вдоль нее на пол. То же самое с другой стороны сделал Аннинский. Соприкоснуться нашим головам не дала толстая дверь с кремальерой…

В ступоре я находился считаные мгновения. Рывком поднявшись на руки, я потянул дверь на себя: я не мог дать сгореть заживо человеку. Дверь подалась с оглушительным грохотом, и меня взрывной волной отбросило к переборке. Огненный вал вырвался из машинного отделения и растекся по стенам соседнего отсека. Я оказался внутри огненного мешка. Закрыв голову руками, я ждал конца — как страшной боли…

Но огонь схлынул так же быстро, как и накатил, не опалив меня, и теперь он бушевал в машинном отделении. Но ему на смену пришел едкий черный дым. Я бросил взгляд на дверной проем, где пламя пожирало тело Виталия Аннинского, и рванул по лестнице наверх. Меня в этом забеге опережал дым, но я точно знал — я успеваю.

Я освободил кнехт от швартова и спрыгнул в баркас. Разгорающееся на сухогрузе пламя помогло мне сориентироваться. На рулевой панели я отыскал кнопку «Пуск». Мотор долго не хотел запускаться. Наконец, когда баркас отнесло течением от сухогруза на пятнадцать-двадцать метров, двигатель завелся. Направив баркас к берегу, я кинулся за своей одеждой…