– О, ты убийственно спокойна, хотя и выглядишь совершенно измученной.
– Измученным выглядел бы всякий после такого долгого путешествия в четырех стенах вагона. Я просто устала. Ночью я очень плохо спала.
– Ты по-прежнему беспокоишься о зеркале. Я что-то не вижу его на твоем туалетном столике.
– Я его спрятала.
– Куда?
Глори закусила губу с таким видом, словно не слышала вопроса.
Лицо у Мод сморщилось:
– Я знаю, ты больше мне не доверяешь. Глори почувствовала угрызения совести:
– Доверяю. Это Данте я больше не верю.
– Если ты мне доверяешь, то должна сказать, куда ты его спрятала. Раз ты мне этого не говоришь, значит, боишься, что я проболтаюсь ему.
– Ах, Мод, ты можешь это сделать помимо своего желания. Он бывает… ужасно убедительным.
В глазах Мод мелькнула догадка. Она наклонилась вперед, и губы ее приоткрылись от жадного любопытства.
Прежде чем Мод успела потребовать объяснения, снаружи послышался страшный шум. Глори никогда раньше не слышала такого шума при встрече поезда. Она бросилась к двери, распахнула ее настежь и схватилась рукой за горло, когда увидела, что беспорядочная возня сосредоточилась вокруг Данте, стоявшего у пандуса вагона с лошадьми.
Нахмурившийся Данте стоял, скрестив на груди могучие руки. На его плечах развевался по ветру плащ Гло-рианы, открывая заморский металлический жилет и широкие штаны. Высыпавшая на перрон бурлящая толпа пассажиров не могла упустить случая поглазеть на его необычное одеяние.
Сердитый взгляд Данте был устремлен на старика индейца, пошатывавшегося перед ним под тяжестью громадного старого меча, который он поднимал высоко в воздух.
– Бахана! Конкистадор! – выкрикивал индеец. Каждый слог его слов сопровождался опасным взмахом меча, но Данте и глазом не моргнул. – Конкистадор! Бахана!
– О Гослоди! – закричала Мод из-за плеча Глори. – Как бы нам не пришлось спасать Данте от старика индейца, чтобы от него хоть что-то осталось для этих убийц-овцеводов.
Какой-то пьяный рыцарь однажды позволил себе пренебрежительно высказаться о происхождении Данте в его присутствии. Данте тут же вызвал на дуэль этого болвана, и они, оба закованные в латы, лупили друг друга под палящим солнцем так, что живого места на них не осталось.
Тот рыцарь в конце концов сдался, но не раньше, чем нанес Данте основательный удар по голове. Данте все еще помнил тот глухой металлический звук, отдавшийся эхом в его черепе, и короткую, но обескуражившую его потерю сознания. Насмешки, которые выкрикивал его противник, доносились до него искаженными и словно откуда-то издалека. Солнечный свет слепил ему глаза, вызывая боль. Хотя он твердо стоял на ногах с мечом в руке и смутно различал свою мишень, у него было какое-то неприятное ощущение потусторонности происходящего, как будто что-то отделилось от его бренного тела. Это продолжалось всего несколько секунд, но навсегда запомнилось ему.
Сейчас Данте испытывал нечто подобное тем же ощущениям. Он стоял рядом с пугающим фантастическим экипажем, называвшимся железнодорожным поездом, стоял на своих твердых ногах в пыли тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года. И при этом совсем рядом, так близко, что Данте ощущал исходивший от него запах, торчал какой-то старик индеец, размахивавший совершенно таким же мечом, какие были на вооружении армий его отца во время Конкисты и разграбления Новой Испании в середине шестнадцатого века.
– Конкистадор! – вопил индеец. Явно утомившись, он воткнул свой меч в землю и, сохраняя с его помощью равновесие, сильно ткнул пальцем в металлический нагрудник Данте, как хозяйка, пробующая дыню на спелость. Проделав это, он удовлетворенно кивнул: – Конкистадор!
Индеец каким-то образом сообразил, что одежда Данте была очень похожа на амуницию войск Эрнандо Кортеса, испанского генерала на службе у Карла V, завоевавшего Новый Свет.
Этого оказалось достаточно, чтобы Данте на мгновение усомнился, что он совершил путешествие из одного времени в другое, хотя это сомнение и жило всего один момент, оно оставило в нем чувство какой-то тоски, причин которой он не стал в ту минуту доискиваться. Молодой человек вдруг с особой силой почувствовал, насколько он оторван от всего известного и привычного. Ему было достаточно лишь протянуть руку, чтобы дотронуться до этого поезда, почувствовать его, словно загадочное живое существо, и понять, что его современники не могли бы построить такое приводящее в ужас чудо. По обеим сторонам улиц высились плохо отделанные, но громоздкие дома, а множество оседланных лошадей около них говорило о всеобщем процветании, на которое не могли рассчитывать обычные люди его времени, полностью зависевшие от могущественной аристократии.
Толпа рвалась к Данте, лица горели любопытством и возбуждением. Никто среди них не пользовался никакими преимуществами перед другими. Уже один этот дух равенства, витавший над ними, говорил сам за себя и убеждал Данте, что он перенесся в какое-то странное место, если бы даже Глориана не подтвердила, что Данте Тревани явился из прошлого.
И все же перед ним стоял этот индеец, один из сынов народа, наряду с другими населявшего Новый Свет, называвшегося по-испански моки. Нескольких этих моки обратили в рабство и привезли ко двору Карла V солдаты, возвратившиеся из Новой Испании. Данте, желторотый юнец, едва достигший отроческого возраста, узнал из услышанных им рассказов о несметных богатствах, открывшихся для разграбления. Он подружился с одним из пленников, и то, что тот ему поведал, поразило юную душу Данте. Друг-индеец говорил итальянцу о том, что испанские завоеватели неправильно называли их моки. Подлинное название его народа – хопи. Индеец рассказал ему о бахане – белом брате из легенды хопи, который якобы в один прекрасный день вернулся и повел хопи к славному будущему. Именно поэтому хопи себе на погибель гостеприимно встречали всех белых пришельцев, надеясь, что вернется настоящий бахана. Пленник открыл Данте тайну условного рукопожатия, которое всегда обеспечит ему доверие хопи, даже в том случае, если Данте придет в голову в один прекрасный день потребовать себе что-то из богатств Новой Испании.
Данте воспользовался этим секретным рукопожатием теперь.
– Конкистадор, – в который уже раз проговорил хопи, но теперь с благоговейным почтением человека, увидевшего живую легенду. Он вложил эфес меча в руку Данте. Тот почувствовал знакомый рельеф рукоятки и тяжесть толедских мечей, с которыми бесконечно упражнялся, совершенствуя свое воинское искусство. Меч пришелся как раз впору пустым ножнам, висевшим у него на поясе, – он вполне мог быть близнецом того клинка, который Данте оставил на попечение слуги Ди больше трехсот лет назад.