— А то ж, — сказал я.
У подъезда нас ожидала черная «Вволга» с водителем. Наверное, у нее были ведомственные номера, которые могли бы многое рассказать посвященному человеку, но я в таких тонкостях эпохи не разбирался, и, честно говоря, не очень-то мне и хотелось. Мы с Сашкой водрузились на заднее сиденье, он хлопнул дверцей и бодро гаркнул прямо в ухо водителю:
— Петруха, трогай!
Машина плавно сдвинулась с места, вырулила из двора и начала набирать ход, так, как и положено официальной ведомственной машине — степенно и неторопливо.
Не так, как я люблю.
— Так куда мы все-таки едем? — спросил я.
— Пусть это будет для тебя сюрпризом, — сказал Сашка. — Хотя, наверное, восемьдесят девятый год для тебя и так полон сюрпризов?
— А можно об этом при…? — спросил я, кивком указывая на водителя.
— Конечно, можно, — сказал Сашка. — Петруха у нас вообще слепоглухонемой. В смысле, без слепо, а то как бы он машину вел? Просто глухонемой. Да, Петруха?
— Так точно, товарищ майор, — отозвался Петруха.
— Тоже из отдела Х? — спросил я.
— Конечно, — сказал Сашка. — Один из лучших наших оперативников.
— Так ты его для силовой поддержки взял?
— Нет, просто я этими консервными, сука, банками рулить не люблю, — сказал Сашка. — А ехать нам долго.
— Ну да, в Московской области, насколько я знаю, уран не добывают.
Петруха свернул на МКАД, все еще такой непривычный для меня, двухполосный и со светофорами, а вместо нескончаемых новостроек с внешней стороны был только лес.
Поток машин был небольшой, так что двигались мы достаточно бодро, хотя и непонятно, куда. Ну, судя по тому, что мы оказались на кольцевой, Лубянку в качестве пункта назначения можно было исключить.
Хотя, кто их комитетские прихваты знает… Может быть, просто окружной дорогой везут.
* * *
Мы приехали в Переделкино, на дачу.
Наверное, по текущим временам это была статусная дача — деревянный домик в полтора этажа, большая застекленная веранда, асфальтированная дорожка от калитки до крыльца. Но вот вечнозеленых газонов еще не завезли, трава уже немного пожухла и была обильно посыпана опавшими с деревьев желтыми листьями.
Петруха остановил машину перед воротами и вылез из-за руля, чтобы покурить.
Сашка открыл калитку и жестом пригласил меня внутрь.
Хозяин дачи сидел на веранде и пил чай из большого пузатого самовара, включенного в розетку. Для пущего повествовательного эффекта, наверное, было бы неплохо, если бы он оказался колоритным стариканом с закрученными седыми усами, как у Буденного, но на самом деле это был обычного вида пенсионер в свободного кроя рубашке, пижамных штанах и тапках на босу ногу.
— Доброе утро, Михаил Семенович, — сказал Сашка. — Это Василий.
— Приятно познакомиться, молодой человек, — сказал пенсионер, протягивая мне руку и даже не пытаясь встать с плетеного кресла. Рукопожатие у него было бодрое-пенсионерское, средней крепости.
— Взаимно, — вежливо сказал я.
— Да ты присаживайся, Чапай, — сказал Сашка, подталкивая ко мне второе кресло. — Пообщайтесь тут, а я пойду Петруху проведаю.
И он оперативно удалился, оставив меня в довольно глупом положении. Ибо я понятия не имел, кто передо мной сидит, и о чем мне с ним общаться.
Поэтому я решил предоставить инициативу хозяину дачи, взял со стола чистую чашку, налил в нее немного заварки из чайника, а потом набулькал кипятка из самовара. Пенсионер наблюдал за моими действиями с выражением доброжелательной снисходительности на лице.
— Вижу, что вам эта процедура непривычна, — сказал он. — Наверное, вы привыкли пить чай из этих новомодных пакетиков, да?
— Я предпочитаю кофе.
— В моем возрасте кофе противопоказан, — вздохнул он. — Чай я в молодости тоже не очень любил, но когда вы доживете до моих лет, вы научитесь ценить то, чем раньше пренебрегали. В том числе и эти нехитрые чайные церемонии. Хотите сахара? Печенья?
— Нет, спасибо, — сказал я, сделав глоток. Чай был… ну, совершенно обычный. На вкус такой же, как из пакетика.
Возможно, настоящий знаток оценил бы аромат, букет и купаж, но я — человек простой и в таких тонкостях не разбираюсь.
— Что ж, спрашивайте, — милостиво разрешил мне Михаил Семенович.
— О чем?
— О чем угодно, — сказал он. — Я же вижу, что вам интересно.
— Э… — сказал я.
Ситуация стала еще более странной. Проблема заключалась в том, что мне совершенно не было интересно. Я не знал, кто он такой и с какой целью майор меня сюда притащил, и, честно говоря, выяснять это и играть в эти шпионские игры мне совершенно не хотелось. Если им что-то от меня надо, пусть они прямо об этом скажут.
Я их ребусы разгадывать не нанимался.
А в том, что им что-то от меня надо, я уже не сомневался. Иначе они просто не стали бы вокруг меня эти странные телодвижения устраивать. Или попытались бы устранить по наверняка отработанной у них схеме, или просто слили бы ментам за убийство шести человек, но не прислали бы целого майора, чтобы со мной пиво пить, разговоры разговаривать и по дачам в Переделкино катать.
— Понимаю, вы даже не знаете, с чего начать, — самодовольно заключил Михаил Семенович.
— Я даже не знаю, кто вы, — честно сказал я.
— Зачем же тогда вы сюда приехали? — удивился он.
Я махнул рукой куда-то за спину, в сторону черной «Вволги».
— Эти привезли.
— Хм, — он почесал заросший редкой седой щетиной подбородок. — Признаться честно, я в некотором замешательстве. Я думал, у вас ко мне есть какие-то конкретные вопросы по моей обширной деятельности. Как обычно, хотите уточнить какие-то детали давно минувших дней.
— Вы — провалень? — уточнил я.
— Мне не нравится этот термин, — заявил пенсионер. — Впрочем, второе их слово еще хуже. Я бы предпочитал, чтобы меня называли пришельцем из будущего, который изменил мир.
— Это лучше провальня, — согласился я. — Но как-то слишком длинно. И из какого вы года?
— Из две тысячи четырнадцатого, — гордо сказал он. — Из марта две тысячи четырнадцатого, в котором я и умер.
— Понятно, — сказал я.
— Вижу, что вы не шокированы, — в голосе пенсионера сквозило легкое разочарование. — Даже не спросите меня, как там, в две тысячи четырнадцатом?
— Я из две тысячи девятнадцатого, — сказал я. — Так что мне не нужно спрашивать, как там в четырнадцатом.
— О, так вы мой, так сказать, коллега, — просветлел он. — Давненько я наших не встречал. И как там, в две тысячи девятнадцатом?
— Да от две тысячи четырнадцатого не слишком отличается, — сказал я. — Вы тут уже давно?
— Без малого шестьдесят лет, — сказал он с гордостью. — И вы можете видеть, чего я достиг.
— Ну да, — сказал я.
— Вижу, вы не особенно впечатлены.
— Ну, домик неплохой, — сказал я.
— Да причем тут домик? — спросил он и потер запястье, вокруг которого обвился ремешок «ролекса». — Вы вокруг посмотрите, молодой человек.
— Ну, и место неплохое, — сказал я. — Тут же одни писатели в основном живут, да?
— А поселок тут причем? — спросил он, начиная горячиться. — Я о стране говорю, ты вокруг-то посмотри.
— Э… — сказал я. — А куда конкретно смотреть-то? Вот вы говорите, что изменили мир, а где конкретные изменения-то?
— Да что вы себе позволяете? — возопил он. — Вы тут сколько, юноша? Вторую неделю? Третью? А я уже шесть десятков лет, как раб на галерах! Я товарищу Сталину письма из Ташкента писал! Я Высоцкого перепел четыре раза! Я в лотерею выиграл и состояние на фондовом рынке сделал, за мной до сих пор ЦРУ охотится! Я фотографировал, кино снимал, книги писал, в тайгу ходил, за маньяками охотился и людей лечил!
— А результаты-то где? — тактично поинтересовался я. — Где хоть какие-то плоды этой деятельности, если вашу личную недвижимость и благосостояние в целом в расчет не принимать?
— Если вы не видите изменений, это не значит, что их нет, — заявил он тоном уже чуть ниже. — Я — стратег, я играю вдолгую, и результаты, вне всякого сомнения, еще проявятся.