стручковая фасоль и круассаны.
– Ты только посмотри, – сказала тетя Рита.
– Я еще заморозила.
– Последние недели ты готовишь на полк солдат. Морозилка на заднем дворе скоро треснет. Это вирус вас всех так напугал? – спросила тетя Рита.
Руша взяла рулон бумажных полотенец и поставила в центр стола.
– Я не боюсь. Иегова позаботится о верных. Наступят дни мира, – ответила она.
– Аминь. Ты благословишь сегодня или я?
Во время их последней совместной трапезы Руша сидела наискосок от двоюродной бабки.
– Я, – ответила она. Молитвы тети Риты обычно затягивались надолго. – Иегова, благодарим тебя за явленную нам милость и просим тебя благословить пищу для наших тел. Да будет так во имя Иисуса, аминь.
– Аминь.
Иеруша запаковала две порции ужина в холодильную сумку, чтобы взять с собой вечером. Впервые за почти десять лет мать нормально поест. Еще она захватила орехи, фрукты, воду в бутылках, крекеры, хлеб и упаковки с пряным тунцом. В магазинах все исчезло, но Свидетель в Иеруше говорил, что она всегда должна быть готова.
– Ты сегодня такая тихая, – сказала тетя Рита.
Иеруша положила ей на тарелку еще одну порцию пюре.
– Просто задумалась.
– О чем?
– О конце света, – ответила Иеруша, имея в виду конец ее жизни здесь с тетей Ритой. – Мама рассказывала, что я, когда родилась, стала знамением ее личного конца света, но это было хорошо. Она говорит, что оставила Иегову из-за меня.
Тетя Рита стукнула вилкой с ножом о тарелку.
– Позор.
У Иеруши имелась фотография матери с только что обритой головой, снятая на следующий день после рождения дочери. Она рассказывала Руше, как ей не терпелось все состричь. Вероятно, виноваты гормоны, но глядя на новорожденную малышку, она поняла: невозможно начать новую жизнь, не разрушив старую. Рочел развелась с мужем, оставила Иегову и стала лесбиянкой. И когда отец Иеруши пришел к их дочери, выстрелила ему в сердце.
Иногда без убийства не обойтись, а полагаться на милость старой жизни неразумно. Нужно все продумать. Нужно впустить новую жизнь, смерти и все такое.
После ужина, пока тетя Рита смотрела в гостиной по телевизору игру «Рискуй!», Руша в последний раз проверила сумки. Она взяла десять трусиков, пять бюстгальтеров, три блузки, три юбки, четырнадцать носков, зубную пасту, зубную щетку, зубочистку с нитью, ополаскиватель для рта, дезодорант, Библию, свое свидетельство о рождении и пистолет.
Руша покатила чемодан по Хуарес-стрит, потом по Эмбаркадеро, мимо витрины, где раньше находился магазин игр, но уже четыре года как его заколотили. Мимо мемориальной скамьи Дьюи Джеймса – деньги на нее собирали черные мамаши, – которого белые подростки в 1980-е годы волокли за грузовым пикапом, пока он не умер.
Город распадался, сквозь асфальт пробивались желтые и коричневые сорняки. Краска отслаивалась от стен. Еще до закрытия школ ученики начальной школы Каддо переехали в вагончики, поскольку главное здание оказалось заражено грибком. С декабря от щита отклеился плакат с рекламой земельного участка на продажу, виднелись только две последние цифры телефона.
Такое тошнотворное место обладало своей красотой, поскольку, осознав, что сюда больше никто не вкладывается, тебе было легко его оставить.
Утром, обнаружив исчезновение внучатой племянницы, тетя Рита, возможно, задумается, а не поссорились ли они ненароком, но Иеруша и ее двоюродная бабка всегда единодушно принимали основополагающую истину: все вокруг должно рухнуть. Новый мир шел к тебе, только если ты оказывался готов на то, чего он требовал.
Мать ждала Рушу у водонапорной башни, как велели по телефону.
– Ты всю дорогу прошла пешком? – спросила она.
Девять миль, но Иеруша надела удобную обувь.
– Он следил за тобой?
– Как ты и говорила. Вон там. Смотри. Фары не горят, – прошептала мать, кивнув на дорогу, футах в тридцати.
Бывают люди, которым нет покоя, если труп всего один. В темном тумане серого марта Майкл Пирс не мог видеть ее приближения.
Иеруша шла к нему, держа руку на пистолете. Нельзя оставлять человека, сделавшего то, что он для нее сделал. Сегодня она спасла не мать, а саму себя.
Как тот благоразумный, она пряталась от взоров врага. Иеруша прокралась к машине и выстрелила. У нее был собственный Армагеддон, и ей это нравилось.
История творения
Мэтью Бейкер
Отчаяние и карточная система могут породить нечто великое! Как в Луизиане XIX века, во время морской блокады, в войну. В Японии XX века, во время страшной экономической депрессии. Или здесь, в приземистом розовом домике в Детройте XXI века, во время глобальной пандемии. Поразительно, один-единственный случай перечеркнул все драматические события, происходившие в доме на протяжении нескольких месяцев.
– Я сделала открытие, – заявила Беверли, появившись на пороге гостиной в розовой ночной рубашке.
Из-за локдауна вся семья находилась дома – ее дети, внуки, правнуки, какой-то приехавший по обмену скандинавский студент. Дом Беверли считался самым маленьким, но она отказалась переезжать на время локдауна, и все собрались у нее, расположившись на диванах, раскладывающихся креслах, запасной кровати в гостевой комнате… В подвал снесли надувные матрасы. Овдовевшей Беверли, получившей среднее школьное образование, исполнилось девяносто лет, и, хотя она часто ворчала, постоянно болтала и все время рассказывала приукрашенные скандальными подробностями истории, все ее любили. Точнее, все, кроме Элли. Эта девушка с кольцом в носу и в татуировках недавно поступила в колледж, и, хотя раньше, когда правнучка была поменьше, они с прабабкой обожали друг друга, по мере взросления Элли отношения между ними испортились вплоть до того, что много лет они почти не разговаривали. Может, именно потому, что раньше этих двоих связывала такая близость, потому, что они не разлучались на семейных торжествах, остальных домочадцев очень беспокоил их конфликт. Во время локдауна, когда все расходились только на время сна, вынужденно делили кухню, стиральную машину, ванную с несговорчивым унитазом, вражда лишь усилилась. Кажется, больше всего Элли злилась из-за мороженого. Пространство в холодильнике не резиновое, супермаркет не выдержал дефицита, и, чтобы запасов хватило, Беверли ввела строгую систему ограничений. Ежедневный рацион мороженого стремился к нулю: на каждого всего один шарик вечером. Вопрос стоял так: или по одному шарику, или мороженое кончится тут же и его не будет вообще. Все сочли это оптимальным решением, хоть и печальным. Каждый вечер семья в полном составе рассаживалась в гостиной и, испытывая острое чувство обделенности, съедала по одному-единственному шарику мороженого. Элли была особенно многословна в рассуждениях о том, в какое бешенство ее приводит такое положение дел. И вот теперь все семейство смотрело на Беверли, стоявшую на пороге с миской в руках.
– Что это, черт возьми, такое? – воскликнула Элли.
– Нововведение, – ответила Беверли.
В миске на горстке колотого льда лежал посыпанный дробленым льдом шарик мороженого. Беверли объяснила, как сделала его: наполнила полиэтиленовый пакет кубиками льда из морозилки и постучала резиновым молотком. Данное нововведение, по ее словам, в корне меняет ситуацию.
– Пожалуйста, скажи мне,