***
Клетка, где сидела беременная Фриззи, самка летучего ящера, стояла посреди ковра. Драгоценный ковёр, брошенный в углу лаборатории, истоптанный ногами Игоря за время, что он суетился возле верстака, заляпали подозрительные пятна.
Крышка, квадратный люк наверху клетки, была откинута. Фриззи сидела на ковре и чистила клюв заострённым когтем. Один детёныш, маленький ящер размером с кошку, прижался к чешуйчатому боку матери. И всё. Больше в клетке никого не оказалось.
Игорь наклонился и заглянул внутрь. Никого. Только размолотая в крошку скорлупа. Странно. Очень странно. Он готов был поклясться, что в клетке сидело гораздо больше живых существ. Во всяком случае, по объёму и весу. Сама Фриззи была размером со среднюю собаку — вроде лайки. Один детёныш не считался. Так что же там сидело ещё? И куда оно потом делось?
Он посмотрел на ящерку. Фриззи ответила ему ясным янтарным взглядом. В умных выпуклых глазах ящерицы было столько довольства и спокойствия счастливой матери, что мысль о сожранном потомстве испарилась без следа. Нет. Здесь что-то другое.
Чёрт, что же он притащил с собой с острова, ведь клетку не открывали до самой гавани?
Ладно, некогда ломать голову. Надо работать.
Он метнулся за ширму, за которой прятал оборудование от чужих глаз. Пускай в лабораторию допускались только избранные, всегда лучше перебдеть, чем потом кусать себя за задницу с досады.
Вынес чашку, неся её в руках, как хрустальную вазу. Вручил менестрелю: пей.
Рыжий ушастик был у него на правах подопытного.
Менестрель принял чашку, осторожно отхлебнул. Голубые глаза блеснули удивлением:
— Вода. Пресная вода!
— А ты думал, я тебе бензина налью, — проворчал Игорь вполголоса. Ему хотелось прыгать от радости, но он сдержался — суровые начальники не прыгают.
— Это чудо! Ваша магия работает!
— Угу. Держись меня, парень, не пропадёшь.
Бессонные ночи, бесконечная возня в лаборатории, когда пришлось забыть о политике и даже о новеньком гареме, не прошли зря. Если бы министры видели, что он тут делает, если бы поверили на слово принцу-консорту… Тюремный подвал показался бы ему раем. Не почёт Старшего мага ждал бы капитана Роберта, а рабский труд в подпольной лаборатории — на благо трона и Совета. Ибо магия — материя эфемерная, а техника — в руках того, кто ей владеет.
— Господин, вы истинный маг! Вы гений! Могу я рассказать госпоже магессе?..
— Погоди с новостями. Заклинание ещё нестабильно. Мы же не хотим подвергать нежную девушку опасности?
— Да, да, — ушастик торопливо закивал. Подвергать опасности любовь своей жизни он не хотел. — Но хотя бы поэму? Маленькую оду о воде я могу написать?
— Пиши про себя. В уме пиши! — рыкнул Игорь.
Проблема с кадрами, йошкин кот. Где взять верных людей, чтобы они не побежали сразу же с докладом к членам совета? Вот и крутись, как можешь, когда у тебя в подручных только восторженный мальчишка-поэт и фанатично настроенная магесса. Разве что Март исполнителен без лишних вопросов. Но он солдат, а не мыслитель. Как тут не вспомнить итиола — помощника бородатого карлика из Анклава. Но итиол наверняка погиб при взрыве Хранилища заклинаний вместе с бородатым магистром.
Ничего. Теперь у него есть способ, который реально работает. Пока в небольших количествах, но главное — принцип. Остальное — дело техники. Если бы ему дали побольше времени… Но времени нет. Война близко. Как только почтовые ящеры доберутся до своих земель, как только монархи соседних земель поймут, что мирные переговоры закончены… Счёт шёл на дни.
За дверью лаборатории его поджидал Март. Ушастый менестрель уже стоял рядом, перебирал струны своей лютни — или мандолины, как её там.
— Пустынный щенок посажен на корабль, — доложил седой майити. — Вместе с телом посланника. Что дальше, кэп?
— Будем воевать, — устало ответил Игорь. Война неизбежна. Он уже понял это. Никто не хотел мира. Никто не поверил в обещание Старшего Анклава о пресной воде и прочих чудесах — после того, как заклинания во всех землях превратились в пустые бумажки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Осталась только грубая сила.
— Тогда закажу себе белую рубашку, — весело сказал Март.
Рыжий менестрель взглянул на него с ужасом.
— Почему белую? — машинально спросил Игорь.
Ему не ответили. Менестрель заиграл траурную мелодию. Седой майити улыбнулся, показав клыки. Всё было ясно без слов.
Глава 33
Я мир, как устрицу, мечом своим открою
У. Шекспир
Последнее мёртвое тело шлёпнулось в тачку.
— Хватит! Увози, — надсмотрщик махнул кнутовищем.
Рабочий налёг на рукоятки, сдвинул тачку с места. Щербатые колёса тяжело провернулись, тачка подпрыгнула, мертвец перекатился к бортику. Искалеченная рука свесилась наружу, проскребла по камням скрюченными пальцами.
Свистнул кнут, новый рубец прочертил худую спину раба. Заскрипели колёса, босые ноги носильщика оскальзывались на камнях. Колея вела от чёрного провала шахты до обрыва — там была расщелина в скале.
— Сваливай!
Тачку накренили, и пять мёртвых мусорщиков, кувыркаясь как куклы, полетели вниз, в широко разинутую скальную пасть.
Рабочий развернул опустевшую тачку.
— Ну-ка, погоди, — надсмотрщик ткнул кнутовищем в грудь раба. — Что это у тебя?
На тёмной коже, повыше торчащих от худобы рёбер, напротив сердца виднелся еле различимый рисунок. Крылатый силуэт животного с телом ящера, четырьмя ногами и распахнутыми в полёте перепончатыми крыльями. Рисунок чёрной тушью, набросанный резкими чертами, схематичный, но узнаваемый. Силуэт дракона.
Раб попятился, попытался закрыть рисунок рукой.
— Ты что, поганый ублюдок, забыл закон? — прошипел надсмотрщик. — Никаких картинок! Никаких рисунков, мать твоя ящерица!
Надсмотрщик выхватил из ножен тесак, ухватил раба за ошейник. Свистнул тесак, брызнула кровь. Отхваченный острым лезвием кусок кожи с нарисованным драконом шлёпнулся на щебень. Раб пошатнулся, но не сделал никакой попытки защититься.
— Пшёл вон! — удар кнута, и рабочий торопливо покатил тачку к зияющему туннелю — входу в шахту.
— Дерьмо ящера, — сплюнул надсмотрщик, глядя вслед рабу. — И ведь уже не первый такой.
— Да насрать, — ответил его напарник. — Надо же им как-то развлекаться. Всё одно мрут один за другим, каждый цикл пачками.
— Если пайку ещё раз урежут, и мы дохнуть начнём, — зло ответил первый.
Он мотнул головой в сторону расщелины:
— Заставить бы их жрать дохлое мясо, хоть какая польза была. Так от этой падали даже помойные ящеры морду воротят.
— Мусорщик может сожрать что угодно, кроме мусорщика, — со смешком ответил его напарник.
— Тебе лучше знать. Ты сам из этих, — надсмотрщик сунул кнут за пояс и тяжело зашагал ко входу в шахту.
Напарник бросил последний взгляд на дно ущелья. Над скрюченными трупами уже вились падальщики — мелкие пустынные ящеры. Раскалённый воздух дрожал от вращения чёрных полупрозрачных крыльев. Падальщики кружились, падали и тут же взвивались кверху с вырванными глазными яблоками покойников. Большего с иссохших тел работяг-мусорщиков трудно было взять.
Бздыннь! Звон удара о металлический лист завибрировал над скалами. Снова звон, ещё и ещё. Сигнальный гонг — знак всеобщего сбора.
— Дерьмо! — надсмотрщик побежал туда, откуда раздавался звук гонга.
Наспех вытащенный из конторы управляющего стол сиял от столбиков серебряных монет. Очередь из шахтёров-мусорщиков начиналась от стола, завивалась кольцом по площадке и пропадала во тьме тоннеля.
Вербовщик, лысый офицер в чёрном мундире, застёгнутом на все пуговицы, потный и красный, следил, как очередной шахтёр ставит крестик на свитке пергамента. Потом придвигал завербованному серебряную монету.
— Следующий!
Очередной мусорщик подходил, наклонялся над пергаментом и выводил крестик. Серебряный кругляш менял хозяина.