Не дойдя до Оторвы четырех шагов, сержант Дюре окинул его презрительным взглядом, ухмыльнулся и демонстративно заложил руки за спину, нагло показывая тем самым, что не отдал честь умышленно.
Оторва немного побледнел, раздул ноздри и почувствовал, как сердце его прохватила дрожь, предвещавшая страшный приступ гнева.
Спокойным, немного приглушенным голосом он окликнул сержанта, который остановился, по-прежнему нагло улыбаясь.
— Сержант, устав требует, чтобы вы отдали честь этому ордену. Извольте подчиниться уставу.
Дюре, стоя вполоборота, оглянулся. За ним по пятам следовали несколько линейных стрелков. С ненавистью глядя на Оторву, он процедил сквозь зубы:
— Я не стану приветствовать знак, обесчещенный предателем, продажным и жалким русским шпионом!
Ужасные слова, совершенно неожиданные для Оторвы, хлестнули его по лицу, точно пощечина.
В ушах у него загудело, взгляд помутился, горло перехватило, язык онемел, ему показалось, что сердце его перестало биться и он сейчас умрет. Сквозь пелену крови, застилавшую глаза, он увидел бледную ухмылявшуюся физиономию негодяя, увидел его серые глаза с желтыми крапинками, слюнявые губы…
Рычание вырвалось из уст Жана, а затем, запинаясь от гнева, возмущения и обиды, он выкрикнул:
— Ублюдок… негодяй… я заткну твои слова обратно в твою грязную глотку!.. Я… я убью тебя!
В порыве ярости зуав бросился на сержанта, схватил его в охапку, швырнул на землю… потом прыгнул сверху, ощущая несказанную радость от того, что топчет ненавистную плоть.
Но Дюре позвал на помощь:
— Ко мне!.. Товарищи, ко мне!..
Линейные стрелки, сопровождавшие сержанта, скопом кинулись на Оторву.
Их было не меньше дюжины, их заранее предупредили о том, что может случиться, и они знали, что делать.
— Ах, негодяи… подлецы!.. Десять на одного… и они еще называют себя французами!
Оторва отбивался ногами, кулаками, он колошматил своих врагов, бросал одних на других, и на какой-то момент ему удалось раскидать кучу тел, навалившихся на него.
— А ну, смелей… смелей, друзья, — кричал тем временем сержант Дюре. — Он в наших руках, этот мерзавец… этот предатель…
Стрелки верили, что зуав был действительно виновен, и в справедливом негодовании набросились на него снова, несмотря на страшные удары, которые тот наносил им.
Трое или четверо уже лежали распростертыми на земле и не могли пошевелиться. А Оторва крикнул звонким голосом:
— Ну, скоты… будете знать, кто я… вы еще запомните меня… Это я — предатель?! Меня подкупили?! Тысяча чертей!.. Я вас изничтожу!..
К несчастью, поблизости не оказалось ни одного зуава, который пришел бы на помощь доблестному командиру Адского дозора. Лишь любопытные уличные торговцы обступили дерущихся и забавлялись от души.
— Все! Пора кончать! — завизжал Дюре и быстро наклонился, в то время как Оторва, с пеной ярости на губах, сыпал удары направо и налево.
Дюре поднял с земли горсть песка, крадучись подобрался к Жану и кинул песок прямо ему в лицо.
Ослепленный зуав остановился и поднес руки к глазам.
— Подлец!.. Подлец!.. — закричал он, отбиваясь. — О, я вырву у тебя сердце! — И наконец испустил последний тоскливый вопль, исполненный душераздирающего отчаяния: — Ко мне!.. Мои шакалы… ко мне!..
Солдаты дергали, толкали его, в итоге свалили на землю, связали. Платок, заткнутый в виде кляпа в рот, заглушал крики молодого человека.
И вот он, беспомощный, недвижный как труп, с залитыми кровью глазами, оказался во власти своего смертельного врага, который нагло не скрывал своего торжества.
Сержант Дюре оглянулся по сторонам, убедился в том, что зуавов поблизости не было, и, наклонившись к уху Оторвы, проговорил тихим свистящим голосом, дрожащим от ненависти:
— На этот раз ты в моих руках, заносчивый хвастун!.. Несчастный фанфарон!.. Твоя песенка спета… С тебя сорвут звезду с крестом и расстреляют… Я увижу это и буду счастлив… А вы, ребята, оттащите его и заприте, пока не придет время судить задиру и казнить!
ГЛАВА 6
Ярость дозора. — Вмешательство кебира. — Чтобы потушить бунт. — Оторва и полковник. — Негодование и протест. — Надо проверить. — Ночная экспедиция. — Больше ничего. — Отчаянье. — Буффарик. — Пистолет. — Решительный отказ. — То, что и было нужно. — О, свобода!
Арест Оторвы произвел эффект настоящего взрыва. Возмущенный полк единодушно протестовал.
Франтиреры из Адского дозора возбужденно метались, кричали, хватались за оружие, намереваясь во что бы то ни стало вырвать Оторву из тюрьмы. Вот-вот мог вспыхнуть бунт. Питух без всякого приказа протрубил сбор. Вокруг него столпились, орали, бранились самые нетерпеливые. Взлетали в воздух сжатые кулаки, блестели карабины. Вокруг виднелись искаженные гневом бронзовые лица, всклокоченные бороды, фески, торчавшие словно петушиные гребешки.
Буффарик, Дюлон, Робер, Бокан, ближайшие друзья Оторвы, подняли оглушительный крик, который подхватил со все нарастающей силой весь дозор.
— Оторва! Мы хотим видеть Оторву!..
— Вперед! Вперед, товарищи! Освободим Оторву!
Дело принимало серьезный оборот. Того и гляди, могла пролиться кровь. Французская кровь!
Офицеры во главе с кебиром устремились в гущу взволнованного воинства, пытаясь восстановить порядок. Кебир хорошо знал своих людей — это солдаты до мозга костей, упрямые головы и золотые сердца. Он умел разговаривать с ними — твердо и по-отечески искренне. Его уважали по чину и возрасту, а главное, он сотни раз проявлял доблесть на африканской земле.
Видя, в каком исступлении солдаты, полковник закричал им строгим командирским голосом:
— Стройся!.. Смирно!
Подчиняясь привычке к дисциплине, солдаты построились в одну шеренгу, оружие — к ноге, но крики не утихали:
— Оторва!.. Господин полковник… Мы хотим освободить Оторву!
— Я требую тишины! Дайте мне сказать!
Заметив рядом Буффарика, который махал руками и ворчал себе под нос, полковник сказал ему резко:
— Как, и ты, старый дуралей, подался в мятежники?
— Господин полковник, — с достоинством отвечал сержант, — клевета, жертвой которой стал Оторва, — это пощечина всем зуавам нашего полка.
— Хорошо сказано!.. Верно!.. — закричали солдаты. — Да здравствует Буффарик!.. Да здравствует Оторва!
Кебир, переждав шквал их криков, ответил:
— Дети мои, я думаю так же, как вы! Да, Оторва — образец чести и храбрости. Он вернется к вам…
— Сейчас же! — закричали самые нетерпеливые.