— Значит, и у грешника есть возможность быть принятым Богом? — спросил я, думая о своем собственном положении.
— Не смущай грешника грехом, — ответил Ненниус. — Люби и помогай грешнику, ненавидь и отрекайся от греха, ибо Господь любит Своих детей отцовской любовью и желает подлинной красоты их душам. Трудности мира смягчаются в милости Божией, так что никто не потеряет себя даже во грехе. Противоположностью же доброте, Энгус, является скаредность — королева бедных и голодающих. В том, чтобы быть богатым, нет радости, ибо богатый будет видеть вокруг лишь нищету, и некуда ему спрятаться от печали, окружающей его, даже если он покроет себя броней роскоши и наслаждений.
Тут мы сели передохнуть. И тогда в первый раз я увидел, как молится старый аббат. И хотя я не знал слов молитв, мне казалось, что я молюсь вместе с ним в своем молчании и уважении. Я вспомнил вдруг старого Браги, который тоже был очень добрым и хорошим человеком, но теперь я потихоньку начал понимать разницу между тем, кого называют язычниками и неязычниками. Все, что я слышал, пока монахи выхаживали меня, научило меня видеть глубину и серьезность тех святых людей, которых мы убивали в таких количествах. Сколько таких Ненниусов мы уничтожили, сколько перестало существовать мыслей и слов, которые могли бы обогатить и улучшить человеческий мир! Из-за презренного серебра и золота мы уничтожали мудрость человеческую, которая теперь уже не сможет действовать во благо жизни и царства Божия. В ярости нашей воли мы погубили целый мир. И вина за это лежит и на мне, который, зная о злой воле таких людей, как Айвар и Хальфдан, не положил конец их злодеяниям. Правда, как бы я мог это сделать?
После молитв я удалился к себе в келью и заснул крепким сном. Мне снилось, что я иду под парусом в далекие страны. Я был ярлом, унаследовавшим после Айвара власть над всей его могучей империей, и продолжал пускаться в опасные предприятия, чтобы еще более увеличить свои территории. И эти желания были готовы поглотить меня. Я пересекал моря, стоя на носу собственного драккара, и это очень радовало мое сердце. Но, когда я проснулся, то обрадовался еще больше, обнаружив себя не среди давно не виденных мною людей-воинов, а среди монахов. Люди, действующие лишь по злой воле, движимые лишь ненавистью и жадностью, бесчестят своих товарищей…
Я потянулся, и мне в ноздри ударил благоухающий на весь монастырь приятный запах пирога со сливами и черникой, который так хорошо готовил брат Эфрон. Этот огромный круглый пирог всем очень нравился. Да и как он мог не нравиться — столь восхитительный и вкусный! Эфрон сказал, что это его подарок нам и что ему очень нравится готовить. И еще он заявил, что сам напишет рецепт, чтобы каждый, при желании, мог испечь такой пирог и снова порадовать всех. И еще он сказал, что испек этот пирог по какому-то вдохновению. В ответ на эти слова Ненниус рассмеялся, словно ребенок.
— Великое вдохновение, Эфрон! Божественное! — смеялся он, поглощая пирог с явным удовольствием.
Соблазнительный запах лакомства произвел маленькое чудо: он заставил подняться с постели брата Грегориуса. Тот со смаком съел свою порцию и обратился к Эфрону со следующими словами:
— Брат Эфрон! Да будет благословен твой пирог!
И все же, несмотря на энтузиазм, было видно, что брат Грегориус очень смущен своей слабостью. Он не мог даже подниматься к заутрене. Однако Ненниус относился к этому весьма мягко, ибо Грегориус умел так писать манускрипты и рисовать книги, как ни один другой монах. И делал он это все ночи напролет. Ненниус говорил: «Я прощаю брату Грегориусу его нарушения строгой монастырской дисциплины, прежде всего потому, что, возможно, Бог создал его ночью, как создает, например, волков. А кто я такой, чтобы вмешиваться в Божественное творение?» — спрашивал себя при этом аббат. Таков был Ненниус, человек необычайной доброты, которая была мудрее формальностей, и необычайного ума, способного брать от каждого самое лучшее из всего, что только тот мог предложить.
Днем он снова позвал меня продолжить учение.
— Пойдем же дальше, Энгус. Сегодня мы поговорим о добродетели, которая называется благоразумием. Благоразумие — это четвертая наша добродетель. Благоразумие должно распоряжаться тобой даже в сражении, поскольку тебе предстоит сражаться не только с самим собой, но и с этими разбойниками-язычниками за то, чтобы они окончательно не уничтожили христианство. Благоразумие необходимо даже в моменты крайнего упорства, а когда ты побеждаешь, оно нужно, чтобы стать настоящим победителем. Раздор и разлад — чувства, противоположные этой добродетели, и именно они и ослабили королевство бретонцев, постоянно враждовавших между собою, всегда соперничавших во всем. В свое время ты узнаешь об этом больше, Энгус; я расскажу тебе об ошибках бретонского народа более подробно, как и о том, из-за каких именно ошибок он стал столь легкой добычей для врага.
— Но, преподобный отец, не странно ли говорить о благоразумии в отношении воина? — спросил я. — Всю свою жизнь я собирался быть отважным воином, не позволяя страху мешать ни одному моему движению. А теперь вы говорите мне о каком-то благоразумии!
— Сын мой, благоразумие существует только через намерение человека, который знает, как исполнять добродетели и противостоять греху через любовь и знание Господа, требующего от нас любить себя и своих близких. Такое благоразумие много раз подвергается в человеке соблазну, но когда он исходит из подлинного намерения, оно помогает, а когда из ложного — то порождает невежество и безумие.
— Но если невежество противоположно благоразумию, то можно ли считать благоразумие формой мудрости?
— Мой возлюбленный сын, благоразумие и мудрость суть почти одно и то же.
Я почувствовал, что уже совсем ничего не понимаю, но старик спокойно продолжил:
— Энгус, благоразумие есть добродетель, которая требует воли, освященной пониманием и судимой справедливостью. Надежда же, доброта, сила духа и умеренность хранят благоразумие в своем намерении, чтобы выбирать наибольшее добро и отвергать наибольшее зло. А уж делать это можно и в беседе, и в тишине, и в молитве, и в работе.
Но тут он заметил, что я совсем запутался, и решил на этом пока прекратить урок.
— Ты устал, и тебе лучше отдохнуть, сын мой, — посоветовал он, улыбаясь. И, видя эту улыбку, я понял, что именно с этого момента он и стал моим настоящим учителем. Я был счастлив нашей дружбой, равно как и той щедростью и вниманием, которые он дарил мне.
В тот же день я поговорил о старом аббате с Эфроном. Он был моего возраста, и мы давно уже стали добрыми друзьями. Дружба наша началась и поддерживалась во многом нашей любовью к Ненниусу. Эфрон рассказал мне, что был сиротой, которого Ненниус нашел и вырастил. Я же поведал ему о смерти моего отца, о том, каким храбрым и благородным человеком он был и каким был отличным воином. В ответ Эфрон велел мне молиться и в молитвах просить Божью Матерь заступиться за меня перед Богом, и тогда моя боль пройдет. Но я не знал, как молиться, особенно Божьей Матери, о которой и слышал-то еще так мало. Он объяснил мне, что она является как бы главой всех ангелов на небе, а потом сообщил уже и вовсе что-то неслыханное. Оказывается, это они с Ненниусом нашли меня раненого и без сознания в лесу. Я лежал под деревом, а неподалеку стояли трое норманнов, хорошо вооруженных. Увидев двух монахов, норманны рванулись, чтобы убить их, но вдруг остановились… Остановились и в страхе смешались… Казалось, будто они увидели перед собой что-то страшное. Сам же он видел огромную светящуюся фигуру.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});