в храме мы все равны… А мне нужно было… Да, мне, может быть, нужно было увидеть, что вы так же беспомощны перед правдой и перед грехом… И я увидел. И даже еще беспомощнее… Потому что у меня нет необходимости юлить… Если я грешен, так и говорю: грешен и проклят. А вы говорите: свят и аминь… Дело не в этом. А происходит один странный фокус… Не знаю почему, но вот эта ваша беспомощность… почему-то она придает мне уверенности и силы и разрешает мои последние сомнения… Это все искренне. Не обижайтесь.
И тут он быстро проделал одну выходку, которая самому ему уже несколькими минутами позже показалась отвратительной. Он выдернул из кармана одну из двух жалких сторублевых купюр, на которые должен был купить продукты, быстро подошел к низкой витрине, где под стеклом лежали многочисленные иконы, книги и прочие товары с ценниками, а на стекле стояло большое блюдо с надписью «На общую свечу». В этом блюде тонким слоем была рассыпана мелочь. Сошников бросил на блюдо купюру и так же быстро вышел из храма, стал пересекать внутренний двор, как услышал:
— Постойте! — Священник с неподобающей прытью нагнал его. — Постойте!
Сошников остановился, повернулся вполоборота.
— Вы должны, — торопливо заговорил священник, — просто простить… Бросьте вы эту темную диалектику и просто, ради Бога, простите того человека, который вас чем-то обидел…
Сошников нахмурившись, молчал.
— Когда человек прощает… — задыхался священник, — он прежде всего не в том человеке, которого прощает, признает частичку Бога, он в себе прежде признает… А я буду молиться за вас… Скажите свое имя…
Сошников покривил губы и пошел со двора.
* * *
С этой минуты воля его воспалилась от злости. Он тут же, от ворот храма, вернулся домой, достал сверток, стал переупаковывать его, так чтобы контуры ружья не проступили сквозь мешковину. Потом переоделся в темную майку и такие же темные спортивные брюки. Переодеваясь же, он еще отметил про себя, что и майку, и брюки будет потом не жалко выбросить. Еще нужно было продумать обувь, хотя особенно выбирать не приходилось — годились только старенькие дачные кроссовки. Их тоже потом придется отнести на дальнюю помойку.
Вся подготовка заняла двадцать минут. После этого он сел на кровати. Времени было всего час дня. До намеченного выхода оставалось больше полутора часов. Он засекал по часам, что до места даже неспешным шагом, не пользуясь транспортом, а транспортом как раз и нужно было пренебречь, можно было дойти за сорок минут.
Уже через три минуты ждать стало невыносимо. Он прилег, стал как и прежде следить за стрелкой. И вдруг переместился в темный залитый дождем переулок. Только дальний фонарь играл отсветами в лужах. Прямо по этим лужам, разгоняя световые волны, навстречу ему бежал отец. И даже не отец, а потрепанный дворовый шелудивый пес в длинных свалявшихся мочалках шерсти, но Сошников все равно знал, что это отец и при этом вовсе не удивлялся тому, какой странный и жалкий облик тот имел. И вот они пошли рядом куда-то по темноте, и отец из собаки опять стал отцом, но момент превращения Сошников-младший как-то упустил. Отец все приговаривал: «Жить осталось меньше, чем дворовому псу».
А шли они на рыбалку, на речку. Но только теперь Игорю было не четырнадцать лет, как в те времена, когда они на пригородной электричке ездили на рыбалку, а был он взрослым человеком. Отец же оставался в том прежнем возрасте, крепким мужчиной из прошлого. Так что теперь они сравнялись в годах, были они на равных. Да и река протекала не в своих обычных заросших ивами и крапивой берегах, а по их нынешнему сумеречному городу, струилась по улицам, подмывала ямы под домами и текла уже по самой квартире, где жил Сошников-младший, по комнатам. Здесь-то, в квартире, и были самые уловистые места. Но только рыбаки все впустую бродили по берегу, и все у них никак не получалось начать рыбалку. И эта невозможность закинуть снасти томила так, что Игорь уже готов был захныкать от досады. Смотрели, как в толще прозрачной воды проплывают огромные карпы и щуки, да все мимо, и все горе-рыбакам не удавалось подцепить хотя бы одну рыбину. То мешал стол с компьютером, то натыкались на кровать, то тесть на костылях притащился, задымил вонючими сигаретами, стал рассуждать о строительстве моста через речку. А тут вдруг хватились, что и снастей с собой никаких — ни удочки, ни спиннинга, ни закидушки. Руки пусты. И на ногах не сапоги, а тряпочные домашние тапочки, так что и к воде не подступишься. И все бессильно метались по берегу. А рыбы так и плыли мимо, пока последний хвост не скрылся под стеной спальни. Сошников проснулся с такой досадой на душе, словно все происходило не в тех параллельных пространствах, где путешествуют спящие люди, а в действительности.
Он сразу поднялся на ноги, прошел в ванну, умылся холодной водой и прямо из крана напился. Скорее по привычке подумал, что надо бы пообедать перед выходом. Но мысль о еде показалась вдруг совершенно отвратительной. Он вернулся в спальню, быстро достал сверток из-под кровати, вышел в коридор. Сашки дома не было, тесть восседал в кухонном кресле перед маленьким телевизором. Сошников, надевая кроссовки, видел, как тесть подался чуть вперед:
— Игорь, уходишь, что ли?
— Да, ухожу. Закройте, Семен Иваныч. Я на пару часов.
Быстро открыл дверь и, не дожидаясь тестя, подхватив сверток под мышку, вышел на площадку, оставив ключ в замке, спустился на улицу, во дворе поздоровался с кем-то из соседей и, опустив глаза, быстро пошел за угол.
Город на своих автомобилях тащился сквозь душный август. Было одиннадцатое число. Всякий транспорт он отмел еще заранее, хотя несколько остановок и можно было бы сэкономить. Дворами вышел к мосту, быстро перешел на другую сторону. Здесь было куда тише и менее людно, чем на его улице. По набережной вышел к частному сектору, по другую сторону которого тянулась железная дорога. И вдруг поймал себя на мысли, что обдумывает совершеннейшую чепуху, при этом обдумывает ее с какой-то не подходящей случаю болезненностью. Мозг же его тяжело проворачивал отвлеченную самостоятельную идею о том, что вот эти захудалые домишки, понаставленные рядом с железной дорогой — совсем уж неудобное для житья место. День и ночь — стук от поездов. Так и бьет людям в голову. Ночью, пожалуй, еще пуще: пройдет груженый товарняк, так, должно быть, похоже на землетрясение. «Как же здесь жить-то!» — едва