Китай
В струящейся воде —
Осенняя луна.
На южном озере
Покой и тишина.
И лотос хочет мне
Сказать о чем-то грустном,
Чтоб грустью и моя
Душа была полна.
Ли Бо (пер А Гитовича)
Китайская культура принадлежит к числу тех, что по своему размаху, объему и влиянию на другие культуры могут быть названы мировыми. Как классические культуры Греции и Рима легли в основу современных европейских, так и китайская – создала литературный язык (вэнь янь), образование, всю духовную культуру дальневосточного региона – Японии, Кореи, Вьетнама, Тибета, Лаоса и т. д. Однако, несмотря на огромный интерес Европы к Китаю, начиная с XVI в. – его искусству живописи, скульптуры, фарфора, философии и литературы, тем не менее чаще всего глубинные смыслы китайского искусства западному человеку в основном не доступны. Это связано прежде всего с недостаточной распространенностью на Западе переводов текстов китайских поэтов и философов, а потому тот «свет с Востока», свет мудрости конфуцианства и даосизма, о котором хорошо знали древние, становится открытием для современного человека. Но главная проблема заключается не столько в объективной трудности китайского языка, сколько в бессилии европейца проникнуть в идею китайского искусства, его особую, отличную от европейской, эстетику.
Феноменом китайского искусства является его синкретичность . И западной, и восточной культурам в равной степени синкретичность была свойственна на ранних ступенях развития, однако восточная – сохранила эту особенность вплоть до ХХ в. Визуальный, вербальный и философский ряды вместе образуют в китайском произведении искусства сложное полифоническое и полисемантическое единство. Доминирующим, в отличие от арабского и персидского искусства, в нем выступает живописное начало. Конфуцианство, даосизм, фацзя (школа легистов), буддизм, во многом оппозиционные друг другу, тем не менее представляли собой сложный комплекс взаимодополняющих этических, философских и религиозных воззрений, оказавших огромное воздействие на весь ход развития китайской культуры.
С конца 1 тысячелетия после Р. Х. и до сегодняшнего дня в Китае сложился своеобразный мифологический синкретизм – в единую систему объединились народная мифология, даосизм, буддизм и конфуцианство, так что в культовых местах, в храмах объединились и персонажи мифологий – статуи Будды, Лао Цзы и Конфуция. Главное же, в чем не противоречат друг другу эти системы и чем они отличаются от западных философских и религиозных систем, – это отсутствие антропоцентризма, пантеистичность восприятия мира. Мерой всех вещей, эталоном, объектом религиозного поклонения и философского осмысления здесь является Природа. Общение с ней превратилось в Китае в сложную и детально разработанную эстетическую систему. Поэтому, чтобы разобраться в смысле выставленных в залах Китая и Кореи свитков, фарфоровых предметов, лаковых изделий, 11-головых и тысячеруких бодхисатв, обратимся к некоторым самым главным эстетическим принципам.
Начнем со свитков – художественных полотен. Живописное пейзажное начало является определяющим в декоративных искусствах Китая.
Это хорошо видно в классических зодчестве и садово-парковой архитектуре, когда постройка – жилище, храм – воспринимается как часть Природы, вписывается в пейзаж как естественная деталь живого художественного полотна, а величина пространства всей пагоды модульно соотносится с величиной пространства отдельной детали архитектурного сооружения.
Представления о бесконечности и многообразии мира, неисчерпаемости пространства и времени отразились в особенностях самой китайской живописи. В пейзажных композициях здесь отсутствует линейная перспектива, скорее, ее можно назвать – рассеянной, так как отсутствует точка схождения воображаемых линий. Пространство расширяется в разные стороны: горы тянутся ввысь, леса и хижины – в разные стороны, и человек в таком случае не воспринимает себя центром мироздания, а только его мельчайшей частью. На этот же эффект рассчитана и форма китайского живописного полотна: горизонтально или вертикально свернутый свиток. Разворачивая его медленно, зритель вовлекается в его сюжет постепенно, становится его участником. Тогда как привычный для европейца стационарный вид картины преподносит мироздание статичным же, фиксированным и словно завершенным. Мысль о незавершенности, бесконечном творческом процессе пересоздания мира содержат и выразительные приемы китайской живописи: белая матовая бумагав, зернистая шелковая ткань, тушь, манеры письма – тщательная, скрупулезная, полихромная и эскизная, свободная, монохромная. Все это приглашает зрителя к сотворчеству, фантазии и домысливанию.
Еще один феномен китайской эстетики – каноничность . Во всех изображениях, будь то живопись, фарфор, лаковые изделия, роспись тканей, вышивка, – существуют определенные каноны, имеющие символический подтекст. Естественно, что, не зная его, вы все равно будете восхищены профессионализмом мастера, тонкостью красок, скрупулезностью отделки деталей. Но понимание скрытого подтекста, известное в Китае каждому и не нуждающееся там в объяснении, привнесет в ваше созерцание прекрасного новый нюанс и обогатит ваше восприятие произведения искусства.
Живописные каноны – « шан-шуй » («горы-воды»), являющиеся определяющими в самых различных жанрах декоративного искусства, садово-парковой архитектуры, поэзии, – строятся на обязательном соединении двух противоположных стихий, двух совершенно различных явлений природы и имеют даоский смысл гармонии инь и ян. Потому в изображении всегда присутствует нечто статичное, вечное, незыблемое и нечто динамичное, подвижное, мгновенное. Так же, как и сама философская книга «Дао дэ цзин» легендарного Лао Цзы, даосизм в целом рассчитан не на логическое, а на эмоциональное восприятие. «Дао» – это всеобщий закон природы, первопричина, общее понятие о закономерностях развития мира, о том, как все происходит, совершает свой круг и возвращается туда, откуда пришло. «Дэ» – это действительность. Задача человека – познать «дао», встать на путь естественности, гармонии, слияния с миром, с природой. Потому и соединяются в произведениях искусства проивоположности, ведущие вечный диалог: горы и воды, цветы и птицы, цветы и травы, цветы и насекомые, животные и растения и многое другое. Даже китайская критика пользовалась этими образными оппозициями. К примеру, в конце V в. Лю Се, ученый и поэт, раздумывая о переменчивости поэтических направлений, сравнивал их с «цветением цветов» и «плодами», имея в виду поэзию внешней красоты, орнаментальную, даоскую и, в противоположность ей, – крепкий плод конфуцианской поэзии.
Не только оппозиционная пара имеет скрытый подтекст в изображаемом, но и каждый образ является символом, обладающим имплицитной информацией. Так, «хризантема» – символ осенней красоты природы и «осенней» же поры в жизни человека, «бамбук» – конфуцианский символ стойкости и преданности своему императору, шире – долгу (такого же характера символика «кипариса»), «улетающие гуси» – обозначение тоски по дому находящегося на государственной службе солдата или чиновника. И, наконец, само слово, его иероглифический знак включается в сферу эстетики в виде каллиграфии – любовно выписанной поэтической цитаты, помещающейся в правом или левом верхнем углу изображения (илл. 35).
Если в пейзажных изображениях господствует даоский подтекст, то в жанровых сценках на
фарфоровых изделиях , свитках и портретах довлеет
конфуцианство . Статичная фигура, одетая в красное, взгляд, лишеный эмоций и устремленный поверх голов зрителей, – все это выдает чиновника на важном посту, занятого мыслями о государственном благе. Изображение семьи четко определяет иерархию отношений: глава дома – от прочих домочадцев, а те, в свою очередь – от слуг отличаются более крупными размерами. Так, очень зримо сформулированы принципы книги Учителя Куна (Кунцзы, или Кун Цю, Конфуция) «Лунь юй»: разделения общества на «благородных» мужей и «ничтожных людей». «Благородный муж» – это представитель высших слоев общества, занимающийся интеллектуальным трудом и обладающий добродетелями: «жэнь» (человеколюбием, милосердием, скромностью, добротой), «и» (понятием о долге, моральных обязательствах), «ли» (представлением о нормах поведения в обществе, этикете, благопристойности), «чжи» (знаниями всего лучшего, что было достигнуто древними), «синь» (верностью, покорностью правителю, искренностью) и, главное, – «сяо» (сыновней почтительностью). «Ничтожный» же человек, в противовес занимающийся физическим трудом и принадлежащий к простолюдинам, отождествляется и с собранием всевозможных безобразных качеств, как то: действует только из понятий выгоды, издевается над словами мудрецов, не имеет понятия о долге, о запретах, не ведает гармонии, не имеет чувства собственного достоинства, вечно ждет милости и зависим.