На другом полюсе будет какой-нибудь удивительный «Волкодав» и… или итальянская кинематографическая клюква не доходит до русского кинопроката? Ну, может, оно и к лучшему. Я имела в виду дешевый интертеймент. Так или иначе, но он тоже прокатывается широкой волной по городам и странам. А нечто среднее – не по качеству, а по жанру – то есть все, что стоит между высокоинтеллектуальным фестивальным кино и блокбастерами, оказывается вне оборота? Впрочем, что я спрашиваю, я же все знаю про формат и неформат. Но сколько было радости у моих студентов, когда они нашли на ютьюбе нарезанный на мелкие кусочки и снабженный английскими субтитрами фильм «Москва слезам не верит»! Прыгали вокруг меня, как дети, и требовали еще. Всю ночь, говорят, смеялись и плакали и снова будем смотреть.
Ну что ж, ежели вместо сакраментальных «доколе?», «что делать?» и «кто виноват?» можно просто сказать спасибо мастерам-умельцам из ютьюба – уже хорошо. Вот кому надо давать гранты и премии от государства за пропаганду русской культуры за рубежом. Впрочем, как только начнут распределять гранты, боюсь, снова попрет такая клюква, с таким Михалковым, что даже всетерпящему ютьюбу жарко станет. Нет, уж лучше без премий, на чистом энтузиазме, но зато от чистой души.
Жена Ансельма
Об одной из песен Фабрицио Де Андре
У Фабрицио Де Андре есть песня под названием «Дольченера» (буквально: «сладкая черная», а вообще переводов и определений по нашему запросу не найдено). Песня с его последнего альбома, в котором, как и во многих последних альбомах, весомость сказанного, как говорят математики, стремится к бесконечности. В песенке – незамысловатая по сюжету история о вышедшей из берегов реке (она и есть дольче и нера – почему нера, понятно, а дольче – потому что пресная вода называется «дольче» в противовес к «салата», то есть соленой) и жене Ансельма, которая зашла погостить на часок, и…
…e l’amore ha l’amore come solo argomentoe il tumulto del cielo ha sbagliato momento.
… у любви всего один довод – любовь,а смятение неба лишь ошиблось моментом.
Жена Ансельма – это тебе не жена Лота, например. Жена Ансельма – это просто чужая жена, какого-то никому не нужного и неинтересного Ансельма, у которого, видимо, кроме имени (и жены) ничего и нет. Но ведь поди ж ты… ведь большая часть мира заселена такими вот ансельмами, а у нас у всех есть свои жены ансельмов. Больше того, они даже и не наши, а, как было указано с самого начала, Ансельмовы. И вся функция Ансельмовых жен сводится к тому, чтобы мы их хотели. Хотели так, как только в детстве можно хотеть луну с неба или петушка на палочке. Чтобы вынь и положь. И чтобы немедленно. И никакого после обеда или завтра, а уж тем более на Новый год. Это что-то такое, что надо хотеть как в первый или в последний раз в жизни, чтобы свет мерк и дыхание останавливалось. И в тот момент, когда мы это получаем… вот тут-то и наступает знакомое больше по литературе, чем по личному опыту, мгновение, когда можно смело сказать Небу о том, что оно ошиблось, что его, Небесные, планы ни в какие ворота не лезут, потому что у меня здесь и сейчас наконец-то есть Ансельмова жена, и плевал я не только на эту самую заповедь про чужих жен, но даже и на то, что ты, Небо, сейчас можешь рухнуть, потому что это и есть моя луна с неба, мое «остановись, мгновенье, ты прекрасно» и «меня выпьет Грей, когда будет в раю», и…
Но вот что интересно, кажется мне теперь – или меня божественный Де Андре навел на эту мысль? – дело-то не в том, чтобы получить заветный леденец на палочке, а в том, чтобы дожить до того дня, когда можно обратить лицо к Небу и сказать: ты ошиблось. Я точно знаю, что я делаю, и что это совсем не момент Всемирного потопа, как ты думаешь, плевал я на твой Всемирный потоп, потому что у меня есть жена Ансельма, ибо к чему вообще все, если оно не приводит тебя к диалогу с Небом?
В общем, практически все я про жизнь теперь поняла, кроме того, как же тогда живут атеисты и агностики, если им не надо ничего доказывать Небу?
И что такого должно быть в Ансельмовых женах (если вы понимаете меня), чтобы в одну секунду с легким сердцем противопоставить правоту земную правоте небесной?
И снова – Тоскана
Вдали от туристических троп
Основная тема последних лет – это неожиданные открытия. Например, недавно я окончательно поняла, что всякий туризм бессмыслен и что с первого раза разглядеть ничего нельзя. С первого раза вообще что-либо распробовать сложно. До сих пор помню, как я некультурно выплюнула первую в жизни оливку – так возмутительно не соответствовал ее вкус ожиданиям, которые рождала эта восхитительная округлость и сочная синева. Мне было пять лет, но я хорошо помню.
С Тосканой все проще. Она настолько хрестоматийна, что сразу знаешь, чего от нее ожидать, еще Бунин писал, как ему надоел Данте в своем бабьем шлыке и русские провинциальные баре, разглагольствующие про Кватроченто. Возрождение, Медичи, Макиавелли, Леонардо, апогей международного туризма во Флоренции и просто богатые англичане, наводнившие ее окрестности. Все кишит как муравейник. Какое-то непрерывное броуновское движение, отдающееся звоном в ушах и зудом в конечностях. А мы, бедные, ездим в эту самую Тоскану довольно часто – раза два-три в год, практически как культурные люди на дачу в какой-нибудь средней полосе. В шезлонге покачаться, по окрестностям пройтись, закатом полюбоваться, нарезать букет одичавших цветов, проредить заросли мяты около туалета (пригодится для мохито) – и домой, к работе и цивилизации.
А в этот раз просто чудо случилось, никак иначе не объяснишь. То ли гул сам собой стих, то ли мы к нему наконец-то притерпелись, то ли попросту догадались к Флоренции даже близко не подъезжать. Все с самого начала разворачивалось как скатерть-самобранка для не верящего в чудеса младшего научного сотрудника: начало осени, прозрачное небо, солнце, краски, листья, ветер, путешествие… Простые вещи, предстающие в своем истинном обличье.
Как в хорошем полузабытом фильме: смотришь и не узнаешь. Сначала сквозь горы наши лигурийские, выныривая из тоннеля, только чтобы жадно вобрать в себя, как воздух, ослепительную солнечную картинку и снова нырнуть в глубь следующей горы… Потом горы отступили влево, бесстрашно показывая свое вывороченное нутро в окрестностях Каррары, и долго еще после Каррары вдоль автотрассы виднелись ровные ряды одинаковых кубиков каррарского мрамора, сложенные вокруг игрушечных подъемных кранов и коробочек складских помещений. Промелькнула и пропала из виду деревушка Винчи – поразительно, даже съезда с автострады в этом месте нет, только аккуратная синяя табличка. Ну и в конце концов Тоскана – страна сказок. Холмы, пинии, замки, виноградники, оливковые рощи. Оливы даже в солнечном свете блистают совершенно серебряными листьями, интересно, какие же они тогда в лунном свете – может быть, золотые?
Наш друг Валерио (в конце письма поставить Vale – так его мой муж и зовет: Вале) живет в двухэтажном средневековом доме, вокруг – десяток таких же домишек, непрезентабельных снаружи, но удобных и поместительных внутри, теснящихся вокруг замка Поппьяно. Группка домов и единственная улочка длиной в тридцать метров тоже называется Поппьяно. На соседнем холме – еще один замок, Монтеспертоли, от Монтеспертоли направо – еще один замок, потом еще… Я так и вижу какого-нибудь средневекового рыцаря, не спеша переезжающего с холма на холм на своей благородной кляче. Погостит в одном замке с неделю, откормится, отоспится, отработает славными рассказами о походах и сражениях, побряцает струной, оседлает снова свою благородную клячу – и дальше, к следующему замку – благо недалеко ехать.
Сандро шутит, что греки две тысячи лет назад сделали практически все возможное для современной цивилизации, а потом застыли – вот так (демонстрируется поза знаменитого дискобола) еще на две тысячи лет. Тоскана застыла, взрастив на своих холмах Ринашименто, ездить по ней на машине бессмысленно, намозолившие глаза замки мелькают, как верстовые столбы, оживление вокруг супермаркета (единственного на двадцать верст) кажется нездоровым, и только у камелька в здоровенной кухне-столовой с видом на сад, озеро и очередной замок вдали успокаиваешься и перестаешь думать о тщете всего сущего. Какая уж тут тщета, когда местный пейзаж тебя практически приобщает к бессмертию. Ни суеты, ни спешки, ни времени нет, а значит, и смерти тоже нет. Есть только солнце, краски, холмы, пинии, кипарисы и ты со стаканом кьянти в руке и куском пресного хлеба, застрявшего на зубах, уподобленный точке в пространстве на равных правах с улиткой, ползущей по ножке стола.
100 дней счастья
От перемены мест слагаемых…
Наш дом похож на небольшой кораблик. Все в нем миниатюрно и компактно. Окна, самых разных форм и размеров, смотрят на четыре стороны света. Летом его продувает всеми ветрами, а зимой, прозрачной итальянской зимой, мы прячемся за этими окнами от резких ударов трамонтаны и задергиваем шторы, чтобы пронзительная синева неба за окнами не резала нам глаза. Иногда нас заливает сплошными потоками воды, и тогда уж иллюзия корабля оказывается полной. А мы все себе плывем, плывем куда-то…