Читать интересную книгу Дверь № 3 - Патрик О Лири

– Он умеет говорить? А играть? Тогда зачем он нужен? Конечно, если подумать, и от младшего брата может быть польза. Можно, к примеру, кидать ему в лицо мячик из скатанного носка и наблюдать, как потешно он морщится и возмущенно гукает. Запускать его в коляске через всю комнату от стены до стены. «Вот пчела, Хоган! Наступи на нее», – и он наступает, босой ногой. Пару раз я чуть не убил его. «Прыгай, Хоган!» – и он прыгает со стола в гостиной, лицом в пол. «Вот спичка, Хоган, она горит. Не вздумай потрогать!» – и он трогает, не в силах устоять перед искушением. Орет, мать вбегает, начинает ворковать над ним, и я ненавижу его за это еще больше.

У меня даже было специальное название для таких развлечений: «Операция Хоган». Я то и дело будил его, надев свою хэллоуинскую маску зомби – кровавую, с устрашающими усами и выбитым глазом, висящим из глазницы. «Хо-о-ган… Хо-о-ган… вставай!» Когда он открывал глаза, на его лицо стоило полюбоваться.

У него всегда был наивный до глупости вид. Взрослых это умиляло, а мне хотелось его ущипнуть. Пухлый, неповоротливый и бестолковый, он вечно волочился следом за мной как собачий хвост, позоря меня перед друзьями, – непростительный грех. Я подсовывал ему хот-дог из песка, пинал под столом, а однажды подговорил забраться на дерево – он боялся высоты – и ушел. Никакого толку: он все мне прощал. Более того, ни разу не пожаловался родителям, слишком дороги были для него даже те редкие крохи внимания, которыми я его удостаивал.

Так могло продолжаться бесконечно, но случилось нечто, пробудившее наконец во мне совесть. Джимми Шлитбирд, мерзкий тип, которого в нашем дворе не любили, часто играл с Хоганом – больше никто не хотел. Однажды я вышел и обнаружил, что он зарыл брата в песочницу по шею и заливает воду из бутылки ему в рот. Я сказал, чтобы он прекратил, но Джимми лишь ухмыльнулся: «А ты заставь меня». Рослый и крепкий, он выглядел старше своих семи лет и любил приставать к маленьким, но мне было уже девять, и я не собирался сдаваться. «Отстань от моего брата, а то я тебя вздую!» – крикнул я. «Это ты-то, дохляк?» – парировал он. В результате я расквасил ему нос, и он убежал жаловаться.

Перепачканное лицо Хогана среди мокрого песка представляло жалкое зрелище.

– Вылезай, урод! – презрительно бросил я.

– Не могу, – всхлипнул он, как всегда покорно признавая свою слабость.

Это его вечное смирение неизменно выводило меня из себя. Однако я вдруг заметил, с каким обожанием он смотрит на меня, старшего брата, который спас его. В его глазах я был ничуть не хуже суперменов из телевизора. Мне вдруг захотелось закопать его совсем, чтобы не видеть этого доверчивого счастливого взгляда, и я понял, что все последние годы только того и добивался – уничтожить его. К тому же я недавно смотрел ужастик про то, как людей хоронят заживо, и они бьются там, под землей, поедаемые червями, срывая ногти в безуспешных попытках сдвинуть крышку гроба. После того фильма я целую педелю мучился ночными кошмарами и просыпался в холодном поту. И теперь, стоя над закопанным в песок братом, я думал о том, в какую пытку превратил его жизнь. Джимми Шлитбирд был ангелом по сравнению со мной. Впрочем, чувство стыда быстро схлынуло, сменившись гордостью: ведь раньше мне никого не приходилось спасать, тем более брата. Как приятно, когда тобой восхищаются, полагаются на тебя, считают сильным и непобедимым! Так, наверное, чувствует себя Могучий Мышонок из мультика или Капитан Америка. Уважение и преклонение слабых, которые зависят от тебя и ждут твоей помощи, – вот что по-настоящему кружит голову, а не только хруст костей врагов под твоим кулаком.

– Ты выкопаешь меня, Джонни, правда? – робко спросил Хоган.

– Погоди, – сказал я. Мне хотелось в полной мере насладиться сознанием своего благородства, впитать последнюю каплю нахлынувшей эйфории. Лишь после того, как мое волшебное перерождение завершилось, я встал на колени и стал разгребать песок…

Что же такого я наговорил Хогану прошлым вечером? Зачем оставил номер телефона? Откуда взялось желе и какое такое алиби? За что он меня простил, если я не помню, в чем виноват? Может, и в самом деле что-то из детства? Только теперь я стал немного понимать, в какой хаос превращается жизнь вне уютного русла времени, текущего в одну сторону.

Одно ясно: я сказал Хогану, что люблю его. Не помню, чтобы когда-нибудь раньше такое говорил. В нашей семье это было не принято. Обычные поцелуи на Рождество, подарки, пирог на день рождения… тут все понятно, но слово «люблю» у нас не котировалось. Мне всегда становилось не по себе, когда его говорили моим друзьям их родители, это меня смущало, как эротические сцены в фильмах. О любви не говорят, ею занимаются наедине, вдали от посторонних, где-нибудь в темноте. Потом, в студенческие годы, я осознал, каким странным был этот негласный запрет, но подсознательно продолжал его неукоснительно соблюдать. Разумеется, я легко объяснялся в любви девушкам и считал, что хорошо разбираюсь в чувствах, но в отношении родственников в моем сознании неизменно сохранялся невидимый барьер, не дававший выражать чувства хоть сколько-нибудь явно. А невысказанное, вытесняемое, отрицаемое, как правило, приобретает болезненный характер, становится опасным. «У нас НЕТ слона в гостиной, и только попробуй кому-нибудь проговориться!» Как же я раньше не обращал на это внимания? Ни разу не сказать брату, что любишь его! Чудовищно! Неужели, чтобы осознать это, нужна машина времени?

Добравшись до Чикаго, я остановился в «Хилтоне». Сол все не появлялся, и с подозрительной дамой за стойкой мне пришлось объясняться самому. Да, номер заказывал мистер Лоуи. Я его сотрудник. Да, мне по-прежнему нужен номер на двоих, потому что мистер Лоуи скоро приедет. Если приедет, м-да… Каждый раз, когда я произносил фамилию Сола, в глазах дамы отчего-то мелькал страх. В результате я зарегистрировал номер на собственное имя, и только после этого она наконец неуверенно улыбнулась и вручила мне два ключа.

Проходя через холл отеля, я заметил у столиков, стоявших вдоль стен, странные скопления людей. Мужчины во фраках показывали карточные фокусы. Какая-то женщина орудовала куском веревки: разрезала ее пополам, а потом чудесным образом восстанавливала в единое целое. Парень в желтом свитере поигрывал монеткой в четверть доллара, ловко прокатывая ее между пальцами. Бородатый араб втыкал соломинки для коктейля в арбуз, похожий на ощетинившегося дикобраза. Каждый удачный трюк сопровождался аплодисментами и одобрительными возгласами. Что за чертовщина? – подумал я и прочитал надпись на доске объявлений: «14: 00 – Нац. Асс. Маг. – Главный зал, открытие». Бее ясно, съезд фокусников. Ниже строчкой значилось: «19: 30 – Межд. Конф. Из. Пат. – Большая гостиная, банкет» – а это что такое?

Ответ я услышал, когда распаковал вещи и содрал стерильную бумагу, запечатывавшую унитаз.

– Международная конференция изобретателей и держателей патентов, – раздался знакомый голос из-за двери. – Мои старые дружки.

Я выглянул. Сол стоял перед зеркалом и поправлял галстук.

– Все отшельники, все не от мира сего, – продолжал он. – Но веселиться умеют как никто.

– Боже мой, как меня достали эти твои исчезновения, – вздохнул я.

– Ты думаешь, мне самому легче? Зря я не взял с собой четки, они обычно помогают… – Пошарив в ящиках комода, старик испустил победный клич: – Ура! То, что надо! – и торжественно поднял над головой гидеоновскую библию в синем переплете. Покряхтев, он запихнул книгу в боковой карман пиджака, потом с трудом застегнул нижнюю пуговицу и, повернувшись ко мне, гордо выпятил живот. – Ну что, как я выгляжу?

– Как мини-Горбачев, – усмехнулся я, – у которого стоит.

Сол хихикал минут пять, взвизгивая и хлопая себя по ляжкам.

– Ты понравишься Ленни, – сказал он по пути к лифту. – Ленин – он тоже из наших.

25

Внизу, в холле, Сол потянул меня за рукав.

– Нам вон туда. Главное будет в баре.

За свою жизнь я повидал много отелей, но этот холл не был похож ни на что. Какой-то вокзал из времен Третьего Рейха, с колоссальными пропорциями, рассчитанными на то, чтобы подавить зрителя. Величественные колонны из серого мрамора уходили ввысь к белоснежному потолку. Над стойкой регистрации парил широченный мраморный барельеф, изображавший Большой пожар в Чикаго. Дюжие мужчины с выпирающей из одежды мускулатурой сжимали в крепких руках толстые, как удавы, пожарные шланги, направляя струи воды на языки пламени в распахнутых окнах. Хилтоновский вензель в виде латинского «Н» повторялся повсюду, на упругом малиновом ковре, на роскошных люстрах, на полах фраков подтянутых официантов в блестящих цилиндрах и даже на позолоченных ручках высоких дверей. Мы прошли вдоль длинного стола, сплошь покрытого разложенными по алфавиту белыми карточками-значками. Некоторые из них уже нашли своих владельцев, и в пустых промежутках виднелась красная скатерть.