шаги. Раздавались какие-то голоса и крики, и я был все время в напряженном состоянии и с нетерпением ждал приближения утра.
Едва только рассвело, я был уже на ногах и продолжал идти по тому направлению, которое казалось мне правильным.
В кедровнике трудно распознавать страны света по стволам, я сбился и шел наугад. Жутко одному в диком, дремучем лесу! Я чувствовал свою полную беспомощность, несмотря на присутствие винтовки; но все же я тогда не потерял еще надежду выйти из леса. Я шел довольно бодро, останавливаясь для еды и отдыха. Со мной была ветчина и краюха хлеба.
Думая, что я иду к линии ж/д, я был довольно спокоен. Много раз мне пришлось переваливать горные хребты и переходить вброд речки. Я встречал на стволах деревьев затески, но не знал их значения и все шел вперед, ускоряя шаг, надеясь выбраться из объятий охватившего меня со всех сторон леса.
Много раз я встречал на своем пути зверей, но не произвел ни одного выстрела, так как пища у меня еще оставалась, и я не чувствовал голода. Помню, в одном месте, переходя вброд речушку. я услышал плеск воды в зарослях, обернулся и увидел какого то большого зверя, стоящего на берегу и пьющего воду. Когда он поднял голову и повернул ее ко мне, я понял, что это тигр и, несмотря на страх, объявший меня, выбежал на другой берег и, в мгновение ока, взобрался на ближайшее дерево. Я сделал это почти машинально, не рассуждая.
Тигр долго наблюдал за мной, не сходя с места, затем фыркнул, медленно вышел из воды, тряхнул свои могучие лапы, и приблизился к дереву, на котором я сидел. Смерив меня своим проницательным, острым взглядом, он решил, очевидно, отдохнуть и улегся под деревом, положив свою большую, круглую голову на лапы.
Около часа я томился на дереве и неизвестно, чем бы все это кончилось, если-бы он продержал меня на дереве до вечера. Дело в том, что к речке на водопой пришли косули и тигр сразу преобразился, съежился, вытянулся и пополз. Я не успел опомниться, как хищник, сделав небольшой прыжок, схватил одну косулю и скрылся с нею в зарослях.
Выждав еще немного, я слез с дерева и пустился бежать, сам не зная куда, подальше от страшного места. Сколько прошло дней моих скитаний по тайге, я не помню…
День шел за днем и ночь сменяла день, а я бродил, чувствуя, что теряю рассудок, силы и энергию. Я громко разговаривал сам с собой и пел, и голос мой дико звучал под сводами дремучего леса. Я потерял винтовку, спички, изорвал обувь и одежду в клочья и рыскал, как дикий зверь, без цели, без мысли, без сознания.
В минуты просветления я приходил в ужас, бросался на землю, царапал ее ногтями и кричал, что было мочи, взывая о помощи, но, угрюмая тайга была равнодушна и тихо шумела надо мной, и только дальнее горное эхо отражало мои дикие крики и вопли.
Мой ум помутился. Я становился страшен самому себе и бежал все вперед и вперед; падал, вскакивал и снова бежал, прислушиваясь по временам к голосам диких зверей, и вторя им диким, безумным воем.
Последние дни пребывания моего в тайге не удержались в моей памяти, т. к. сознание и разум тогда покинули меня.
Только смутно, как сквозь сон, мерещится мне убогая фанза зверолова, к которой я случайно подошел, увидев тусклый свет в ее бумажном оконце. Дальнейшее исчезло из моей памяти.
Я не помню, как вывел меня добрый зверолов к линии Китайско-Восточной железной дороги, как сдал меня на ст. Имяньпо в больницу, и как я очутился снова в Харбине, в доме родителей.
Я был серьезно болен нервным расстройством, и был увезен в Москву, где находился в психиатрической лечебнице. Только теперь, по прошествии года, я вполне оправился и могу считать себя нормальным человеком, но вся психика моя резко изменилась и я чувствую свое духовное перерождение….»
Вот что писал мне из Москвы молодой охотник, легкомысленно углубившийся в тайгу, не имея элементарных сведений ориентировки, но слишком большой запас самоуверенности.
Прошло много лет с тех пор и многое изменилось. А старая, дремучая тайга все также шумит и поет свою дикую песню, не выдавая никому своих тайн, погребенных в глубине ее зеленых дебрей.
Ночное приключение
Тайга подернулась зеленоватым налетом ранней весны. Молодая листва и набухшие почки наполняли воздух пряным опьяняющим ароматом. Пробуждающаяся жизнь кипела в каждом атоме животного и растительного мира. Казалось, что земля, под горячими лучами весеннего солнца, дышит полной грудью, после долгого мертвящего сна суровой зимы.
Хоры разнообразных птиц наполняли воздух своим неумолчным гомоном. Это был гимн любви, в нем слышалась жажда жизни и могучий призыв творческих сил великой бессмертной природы. На солнопеках, в дубняках южных склонов гор раздавались громкие голоса фазанов, им вторили тетерева, бормотавшие свои песни по лесным полянам, а юркие пестрые рябчики призывали самок характерным тонким свистом.
Солнце пряталось уже за лесистые кряжи высокого Тайпинлина, когда я, отягощенный добычей, спускался с хребта в глубокую падь, где и решил, заночевать у костра.
Все тело мое ломило от трудной, продолжительной ходьбы по горам и требовало покоя.
Разложив костер и вскипятив в котелке чай, я кейфовал и наслаждался отдыхом, прислушиваясь к звукам чудной весенней ночи. Но недолго пришлось мне нежиться у веселого огонька. Темная таежная ночь была коварна и полна смертельных опасностей.
Внезапно раздался сухой винтовочный выстрел и пуля, жужжа и посвистывая пролетела над моей головой. В мозгу моем как молния, блеснула мысль о спасении и я, быстро захватив все свои манатки под мышку, юркнул в темноту обступивших меня кустов. В это время раздался второй выстрел и пуля ударила в костер, разбросав угли и головешки, подняв столб трескучих искр. Третья пуля также угодила в костер, но я, находясь уже вне обстрела, быстро подвигался по кустам, карабкаясь в гору и стараясь не производить ни малейшего шума.
Вскоре я стоял на гребне каменистого хребта, откуда виден был мерцающий огонек моего костра. Я знал, что люди, стрелявшие меня, выйдут к костру, и не ошибся. Не прошло и десяти минут, как на красноватом фоне костра появились темные фигуры вооруженных людей. Винтовки у них были наготове в руках. Подойдя вплотную к костру, они начали тщательно исследовать землю вокруг него, ища мои следы. Убедившись, что у костра был всего один человек, они