— Ну почему?
Альфия включила все свое обаяние. Этот паршивец Сурин не изволил приехать, а зря. Он не получит с этой Полежаевой и доли такого удовольствия, которое мог бы получить с ней, Альфией. Даже от разговора, не говоря уже обо всем остальном! Что, собственно, знает и умеет эта девчонка?
— Разве вы никогда не замечали, — продолжала Альфия, проникновенно заглядывая в глаза Давыдову, — что в трагической истории страстей Христовых у большинства светских людей наибольшей популярностью пользуется несостоявшийся роман с Магдалиной, что отражено во множестве произведений искусства, в то время как матери особенно переживают страдания Марии, видевшей, как истязают ее сына? Верующие же озабочены идеей воскресения. При этом фаллический символ находится именно в идее вознесения, то есть устремления вверх какой-то силы. Если хотите, сила — это любовь. Разве не эта идея заключена в самой истории о Христе?
Виталий ничего не понял. Но тон Альфии, ее одушевленное, редкое по лепке лицо и успокоили его, и заставили восхититься.
«Какая женщина!» — невольно подумал он.
— Что касается вашей жены, разве вы не заметили, какой прогресс произошел в ее состоянии буквально в течение одних-двух суток? Еще позавчера ее речь была чрезвычайно бедна, мысли — самые примитивные, да и те она могла выразить с большим трудом…
Виталий припомнил Таню пару дней назад и согласился.
— Так вы думаете, с ней ничего страшного?
— Я же предупреждала вас, что болезнь развивается своим чередом. Этот быстрый прогресс, — задумалась Альфия, — несколько нетипичен, конечно, но мы будем наблюдать. Возвращайтесь к жене. Успокойте ее. Разговаривайте с ней о том, что ей приятно.
Отправила Давыдова, но сама не могла найти себе места.
Позвонила Бурыкину.
— Володя, ты не забыл, что я просила тебя посмотреть одну мою больную?
— Конечно, Алечка, не забыл. Посмотрю, когда ты меня позовешь.
— Может быть, сейчас? Ты свободен?
— Конечно, нет, но для тебя освобожусь, как только смогу.
— Тогда я тебя жду.
— А вечером пойдем ко мне?
Она хотела сказать «да», но внутреннее чувство справедливости не позволило. «Неправильно, если я использую Володю как средство для лечения своего разочарования. Я должна все-таки встретиться с Д. — так она теперь стала называть про себя Сурина. Не пойду к Володе!»
Бурыкин тоже испытал разочарование. Той ночью Альфия была так с ним мила, что он решил, что сумел склонить ее в свою пользу. К тому же он, в свои сорок три года, действительно решил жениться. Прежде неисправимый ловелас, теперь он рисовал себе картины заманчиво уютного семейного быта. Умную жену, прелестных детишек, совместные поездки на отдых, приятные вечера в красивом саду… Если он вытянет из Альфии согласие, не станет затягивать со свадьбой. Володя теперь считал, что инстинкт — великая вещь и понадобилось почти двадцать пять лет, чтобы у него проснулась потребность продолжить семейные традиции.
Володя
Альфия достала из сейфа историю болезни. «Левашова Инна Игнатьевна». Она сама выводила крупными буквами имя и фамилию матери четыре года назад. С тех пор история особенно не разбухла, только в последнее время в ней стали прибавляться все более подробные записи.
«Что мне сказать, если Володя захочет почитать? Он не подозревает, да и никто в больнице, кроме Нинель, не знает, что тут лежит моя мать». Альфия задумалась, потом решительно спрятала историю в сейф. «Если будет нужно, я скажу ему потом, кто эта больная. Но сейчас еще рано. Ни к чему, чтобы он знал. Надо предупредить мать, чтобы она не испугалась».
Она прошла к матери, и почти сразу же донесся голос Нинель:
— Альфия Ахадовна! Там Владимир Михайлович пришел!
— Ну вот, это тот доктор, о котором я тебе говорила. — Мать совсем не выглядела растерянной или недовольной. — Он поговорит с тобой немного. Будь умницей, не выдумывай ничего. Я тебя никогда в обиду не дам.
Володя вошел в белоснежном халате. Выбритый, загорелый — он выглядел воплощением здоровья и доблести медицинской науки.
— Здравствуйте, это, значит, с вами мы сейчас побеседуем? Как вас зовут? Ваше имя и отчество, пожалуйста.
Альфия специально встала позади Володи, так, чтобы из-за его спины видеть мать.
Мать сделала ужасно серьезное лицо, исполнилась достоинства.
— А вы кто будете?
Альфия не раз замечала, что в обычно вполне интеллигентную речь матери теперь все чаще вкрапливались простонародные нотки.
Володя взял стул, подсел к кровати больной. Сел, как назло, лицом к Альфие. Он ничего не подозревал, просто ему хотелось ее видеть.
— Отвечайте на мой вопрос, — мягко сказал он, а Альфие слегка улыбнулся.
— А чего это вы переглядываетесь? — подозрительно нахмурилась мать.
— Да мы не переглядываемся, мы коллеги. Мы обсуждаем лечение больных, чтобы больные поправлялись скорее.
Володя был настроен вполне благодушно. В обед он успел сходить к себе на дачу, при этом у него созрел грандиозный план расширения хозяйства. Со вкусом поел — девчонка, несмотря на лень, отлично готовила. Потом выкроил минутку и «пообщался» с домработницей — и теперь, сытый, чистый и довольный, благодушно сиял у постели этой придурковатой ведьмы — так он сразу на глазок охарактеризовал больную, еще только войдя в палату.
— Итак, вас зовут…
— Инна Игнатьевна, — нарочно прошамкала старуха.
«Вот придуряется!» — подумала Альфия.
— Сколько же вам лет?
— Шештьдешят шешть.
Володя взглянул на Альфию, и она кивнула в знак того, что больная говорит правду.
— Вас что-нибудь беспокоит? — Даже это изборожденное морщинами лицо сейчас не казалось Бурыкину безобразным.
— Да вот беспокоит, что дочка замуж никак не может выйти! — отчетливо произнесла старуха, вскинув глаза на Альфию.
«Даже если мать и проговорится, откажусь. Скажу, что это фантазия, — решила Альфия. — Приходится на это идти, потому что нужно, чтобы Володя помог мне в главном. Оценить психический статус — вот из-за чего я иду на риск».
— А что это вы все на вашего доктора смотрите? Одобрения ищете? — заметил Володя.
— Да уж последнее дело — одобрения у нее искать. Пускай у меня одобрения ищут! — обиженно поджала губки мать.
— Вот вы про дочку тут упомянули. Почему она не может выйти замуж? Ей что-нибудь мешает? — вернулся Володя к последней теме.
— Дурь ей мешает! Мать потому что не слушает. — Старуха опять посмотрела на Альфию.
— Ну, дочка-то, наверное, уже взрослая! Сколько ей лет?
— Сколько лет — все ее.