Читать интересную книгу "Рабочие люди - Юрий Фомич Помозов"

в раннем начале рабочего дня, не в суровой новизне гимнастерки, не в отсутствии возможности вовремя побриться, а в том, что, бывая на заводах и предприятиях, он нарушил давнюю выверенную традицию: сначала беседовать с директором или главным инженером в заводоуправлении и лишь после этого — с рабочими и мастерами в цехах, ибо теперь, в грозную пору, когда с фронтов поступали одни бедственные вести, для него важнее было уловить «настрой» рабочей души, чем взаимосвязь цифр производственной сводки. Он понимал, что теперь, как никогда, именно от этого «настроя», на великий подвижнический труд зависело и его собственное душевное спокойствие, и благополучие тех же производственных сводок; более того — судьба родного отечества.

Ранним утром 12 июля Жарков приехал на «Красный Октябрь» и прямо от главной проходной, минуя заводоуправление, пошел к цехам.

Навстречу то и дело попадались рабочие ночной смены; они брели тяжко, вперевалку, и длинные тени их качались и сталкивались, словно тоже были пропитаны грузной усталостью.

Это уже не был стройный поток сталеваров и прокатчиков, кузнецов и разметчиков, работающих от гудка до гудка. Теперь, когда были разрешены сверхурочные работы до трех часов в день и с оплатой в полуторном размере, люди трудились, позабыв о строгой очередности смен; их, людей, словно бы унижали в грозный час опасности прежние ограничения — рамки, в кои втискивался труд; они с разрешения и без всяких разрешений, с оплатой или без всякой поощрительной оплаты оставались в цехах не только на три сверхурочных часа, но и на пять, на семь, ибо война Отечественная возвеличивает совесть народную до святого бескорыстия и проверяет гражданское поведение каждого человека сознанием исполненного долга, а не тем, что он сделал за такую-то оплату и в такие-то часы, отведенные графиком.

Несмотря на ночную усталость, от рабочих веяло стойкой внутренней силой. Жарков чувствовал эту силу, знал ее несокрушимость и поэтому прямо и спокойно встречал их пытливые взгляды из-под промасленных козырьков. Его, Жаркова, давнего знакомца, рабочие будто бы вопрошали с молчаливой надеждой: «Ну как, товарищ секретарь, не было ли хоть крохотной радостной весточки с фронта, пока мы вкалывали весь вечер и всю ночь напролет?» Но он проходил мимо суровый, с сомкнутым ртом. И рабочие понимали: секретарь обкома потому, собственно, и не занимается утешительством, что верит в их душевную стойкость; а эта вера, в свою очередь, рождала в них самих непоколебимую уверенность в силу партии, неподвластной смятенью и стойкой, как никогда прежде, если уж она не приукрашивает и не скрывает от народа даже самую жестокую правду.

Частенько, из неприязни к общепринятым условностям, Алексей Жарков принимал решения, которые на первый взгляд казались странными.

Вот и теперь, хотя Жаркову было известно, что в цехе № 7 со «скрипом и нервотрепкой» налаживается выпуск реактивных минометов, и, следовательно, туда надо идти в первую очередь, он, несмотря на тревогу (заказ-то специальный, правительственный!), все же отклонился от главной цели. А отклонился он потому, что на пути стоял цех ширпотреба, «дитё заброшенное», как еще недавно, в мирное время, его называли с оттенком сердобольства.

Сутулясь, Жарков вошел под низкие своды цеха. Стеклянная крыша и узкие оконца были почти сплошь закопченные. В настоявшемся чадном сумраке, при натужном мерцании ламп, лязгали прессы и тупо стучали паровые молоты. Между ними, в проходах, навалом лежали саперные лопаты, строительные скобы, кирки, ломы и ломики — будущие дары военным инженерным частям.

— Здравствуйте, Алексей Савельевич!

Жарков обернулся и увидел начальника цеха Семенихина — большерукого, с вжатой в плечи головой, словно он постоянно испытывал давление низкого цехового свода.

— Вот мы и перестроились на военный лад, — заговорил Семенихин весело, с самодовольством знающего себе цену человека. — Вместо ложек, как видите, лопаты для саперов штампуем.

Жаркову не понравилась игривость тона, он заметил мрачно:

— Темень у вас тут, рабочие глаза портят. Не мешало бы, знаете, грязь с окон соскоблить.

— Сделаем, соскоблим, Алексей Савельевич! Хотя копоть на случай воздушного налета может служить отличной естественной светомаскировкой.

Жарков невесело усмехнулся:

— А вы, товарищ Семенихин, юморист, погляжу я, да к тому же весьма дальновидный человек: к вражеским налетам готовитесь. Однако нам прежде всего надо позаботиться о том, будет ли чем нашим летчикам бомбить врага.

Начальник цеха сразу насторожился, а Жарков, повеселев немного оттого, что собеседник стал сосредоточенно-мрачным, продолжал энергично:

— Есть приказ Наркомата: наладить на «Красном Октябре» производство авиабомб. Так почему бы вашему цеху не проявить инициативу?..

И он вышел с той рассчитанной стремительностью, которая ошеломляет и, ошеломив, заставляет человека глубоко задуматься…

В какой бы цех ни заходил Алексей Жарков, он видел у станков женщин, недавних домохозяек, с их белыми руками, приученными держать супные кастрюли или укачивать детей; он примечал и подростков — тех, кто пришел на завод прямо из школьных классов и носил засаленные спецовки отцов и братьев, ушедших на фронт.

Они были старательны, но неловки, эти новички. Они «запарывали» детали, нередко выводили из строя станки, суетились без толку. И хотя все это считалось неизбежным на первых порах ученичества, мастера, которые не сегодня-завтра должны были явиться на призывной пункт, не знали пощады к любой оплошке: ведь если не передашь свои знания новой смене — не будет тебе душевного покоя и там, на фронте!

Это чувство профессионального недовольства, тревоги за будущее перешло в конце концов к Алексею Жаркову. Но он был бы куда больше встревожен, если воочию не видел бы всех трудностей перестройки заводского организма, а знал о них понаслышке. И потому-то, видя эти трудности, он разглядел и силу, способную преодолеть их. Все чаще ему встречались старики в плоских и блестящих, как масленые блины, кепках-восьмиклинках и старомодных картузах, протертых на темечке. Степенно-плавной, горделивой походкой брели они в распахнутых куртках мимо станков, что-то объясняли станочникам не спеша, веско (сразу видно: не помышляли о призывных пунктах) или же, засучив рукава, брались за липкие от солидола рукояти, натужно тянули свои пупырчатые, с кадыками, шеи…

И еще одно ценное наблюдение! Среди подростков-новичков какой-то особенно деловитой статью выделялись пареньки в серых гимнастерках, ловко схваченных в поясе широкими ремнями с серебристыми пряжками, иные в фуражках с синей окантовкой — надежда рабочего класса, ремесленники! Самолюбивые, они частенько сшибались в спорах со старыми мастерами, тыкали пальцами в замызганные чертежи, однако эти споры, по понятиям Жаркова, не только не разъединяли старость и своенравную молодость, но чудесно роднили их как раз в ту силу, на которую смело можно положиться в самый трудный час.

Было,