кручусь, выпендриваюсь. Выгляжу я, прямо скажем, неплохо. Но всё портят два холмика на груди, и тонкая шея, из-за которой широкие плечи пиджака делают Леркино лицо глуповатым... и как будто бы негармоничным.
— Ну что это такое, блин, — гундит Овечкина. — Выглядишь несуразно!
— Я ни за что не напялю юбку, — повторяю как мантру.
— Да больно надо! Просто примерь женский костюм.
Женские шмотки я ещё не носил, ишь, блин, чё удумала. Пусть ищет другого придурка. Вон, таких пол Москвы.
Я поворачиваюсь к Овечкиной лицом и пытаюсь передать эти свои мысли одним лишь взглядом, но, судя по её лицу, в голове у Овечкиной ничего, кроме ветра, нет. Она поднимает свернутый бабский костюм с полки поблизости и протягивает его мне.
— Да накинь его, чё выёживаешься, — вклинивается в наш спор Пашка, что стоит у огромного зеркала и примеряет галстук бабочку. Вот ему новые брюки идут, и рубашка как влитая, обнимает каждую грудную мышцу, но не слишком крепко, чтобы бегать, прыгать, махаться там… хотя вряд ли Пашка планирует в этом прикиде махаться. Но если прижмёт — то он сможет, в этих шмотках точно.
— Только если ты примеришь, — отвечаю.
Паша медленно поворачивается в нашу сторону. Но смотрит сперва на Ларису и костюмчик в её руках. Та трясёт им в воздухе с паскудной улыбочкой. Затем Паша смотрит на меня.
— Зачем это мне? — Спрашивает.
— Зассал, чё ли?
— Да ладно вам, мальчики, у одежды нет гендера! — Вклинивается Овечкина. И знаете, она, блин, права. Но легче от этого не становится.
— Ага, — отвечает Паша и снимает с себя бабочку. – Ладно. Почему нет?
Лариса радостно уматывает искать ещё один бабский костюм на Пашу, а когда возвращается, мы оба ждём её в разных кабинках.
Рука Овечкиной подсовывает через занавеску костюм моего размера. Я беру его без особого энтузиазма, и уже чувствую, насколько это дерьмовая затея. Но мы со старостой щас типа выясняем у кого яйца тяжелее, так что я могу и потерпеть.
Скинув костюм, который мне по вкусу, я надеваю зауженные брюки и приталенный пиджак с покатыми плечами. И сразу становлюсь похож на бабу. Справедливости ради должен отметить, что именно этому телу пиджак идёт. Но мне от этого не легче.
Резко отодвинув шторку, я выхожу в общую комнату и перехватываю взгляд Овечкиной. Она открывает рот без единого звука и начинает бодро хлопать в ладоши.
— Тебе очень идёт! — Говорит Лариса.
— Пасиба, — сквозь зубы отвечаю я.
Подойдя к огромному зеркалу, начинаю себя разглядывать. Жалко, что жопа теперь слишком хорошо видна в этих брюках. Это то, что мне больше всего не нравится в этом костюме. Так бы я его, наверное, купил.
Наконец-то занавеска, где скрывался Паша, тоже отодвигается. В люди выходит оно… первой начинает угарать Лариса, но скромно так, себе в ладонь. А меня пробивает на лошадиный ржач в течение следующих двух секунд.
Узкая талия Пашка, которую он всегда скрывал, теперь нарочито подчёркнута. Штанины короткие, щиколотки торчат, да и рукава едва прикрывают запястья.
Староста виляет бедром и подбирается к Ларисе, этим же бедром легонько её толкнув. Вот тогда окончательно разрывает и её, Овечкина заливается хохотом.
— Пиздец, мужик, десять из десяти, — говорю я, смахивая иллюзорные слёзы. — Фух.
— А ты стремался, — хмыкает Паша. — Мне, кажется, идёт даже больше, чем тебе. Вот так вот, — он подходит ко мне и начинает красоваться перед зеркалом. — На моём фоне ты просто меркнешь, Валер.
— Ещё бы, — я хлопаю его по плечу, пытаясь отдышаться. — Бери этот костюм, мужик, затмишь всех на корпорате.
— Я подумаю.
Ещё примерно час мы тратим на голимый выпендрёж. Лучше бабского костюма я не нахожу, а посему беру его. Лариса обещает распороть на талии брюки в паре мест, чтобы они так сильно не подчёркивали мою жопу.
Остальной час мы просто мерим разные шмотки. Лариса приносит одежду сперва в руках, а затем в тележках. Летают рубашки, майки, футболки, ебаные платья... Изначально Овечкина мерит их на себе, но чуть позже переключается на меня. Я дерусь как лев, но одно из них ей всё-таки удаётся натянуть на Леркино тело.
— Улыбочку, — смеётся Лариска, приобняв меня и нагнув Пашку до нашего уровня. Фонарь на её телефоне вспыхивает трижды, пока она делает эти позорные снимки в зеркале, — на память! — Радуется она. Я смирился. Даже смеялся.
— Слушайте, — говорит Паша, — это плохая идея.
Огромная крутилка, установленная посреди торгового центра, становится точкой спавна малолеток. Сотни пиздюков носятся вокруг неё, едва ли не выпрыгивая из штанов. Я смотрю на всё это и предвкушаю. А дело вот в чём.
— Мы идём! — Кричит Лариса, и глаза у неё прям светятся. Схватив мою руку, она трясёт ей как ошалевшая. — Идём же? Валер? Пошли! Паша!?
Ну как откажешь девке, когда она буквально визжит от восторга.
До фудкорта мы так и не дошли, потому что путь нам преграждает вот эта здоровенная сверкающая махина. Вход пяцот рублей. Жаба душит. Хотя я и достаю мятую купюру из кармана, скривив ебало.
— Инстинкты мне говорят, что идея очень плохая, — бубнит Паша.
— Ты чё, — я хиленько бью его в плечо. — У людей нет инстинктов, забыл? — И ухмыляюсь, лениво двигая под натиском Ларисы Овечкины.
Паша выдаёт десять снисходительных ебальников из десяти и плетётся следом за нами.
Расплатившись, мы заходим внутрь и занимаем места на вертушке. Не дожидаясь отправления, Лариса начинает её раскручивать. А когда я вижу, что Паша от всех этих вертулек зеленеет, то начинаю ей помогать.
В конце концов, запуск в космос радует только Овечкину. Меня радует только то, что Паша после всех качелей бледный как лист бумаги ходит.
Вооружившись шмотками, мы наконец-то доходим до фудкорта, где проводим ещё примерно час за мозговым штурмом.
— То есть... тебя ударили по голове и ты очнулся здесь? — Уточняет Лариса, пока я бодро уплетаю бургер.
— Ага.
— А до этого тебя часто били по голове?
— Постоянно.
— И ничего такого не происходило?
— Неа.
Овечкина вертит