Посидев ещё немного у склепа, Серино встал. Пульсирующий клубок мыслей и чувств у него внутри требовал выхода, требовал чьего-то внимания — живого, человеческого внимания, а не терпеливого молчания склепа, немого собеседника, с которым он пытался разговаривать. Своего приёмного отца Серино не решался беспокоить: тому сейчас было не до его метаний; перед Дейкином и Дарганом он чувствовал себя виноватым за то, что, сам того не желая, отнимал у них титул — у них, настоящих, кровных отпрысков лорда Дитмара. Лейлор был ещё мал, и единственным из братьев, способным его беспристрастно выслушать и понять, ему казался Илидор. Но всё внимание Илидора было сейчас поглощено отцом, и выходило, что до будущего лорда никому не было дела. Никому, кроме тихого, безответного и на первый взгляд простоватого парня в синей шапке на бритой голове.
Сумерки уже сгустились и стали тёмно-синими, когда Серино подошёл к домику садовника. Окошко уютно светилось: Йорн был у себя. Но Серино почему-то не решался стучаться и бродил вкруг, терзаемый муками совести за то, что опять нагрубил Йорну. И за что? За то, что тот о нём беспокоился. Вздыхая, Серино прислонился к стене домика. Дверь открылась, и вышел Йорн — без своей шапки и без рабочей куртки. Под рубашкой на его плечах бугрились большие мускулы, могучая шея изящно переходила в круглый, гладко выбритый затылок, а под кожей на руках — рукава Йорна были закатаны до локтя — проступали толстые шнуры жил. Он мог завязать узлом железный прут и, наверное, поднял и швырнул бы флаер, а что он мог бы сделать в гневе со своим врагом, и представить было страшно. Но этот здоровенный парень не испытывал гнева, врагов у него не было, а вместо швыряния флаеров и завязывания узлом железных прутов он кропотливо возился с цветами, деревьями и кустами. Стоило раз взглянуть в его чистые наивные глаза, чтобы понять, что главное его качество — доброта.
— Кто тут? — спросил он, оглядываясь по сторонам.
Серино не отозвался. Он уже жалел, что пришёл: вряд ли этот большой и добрый, но глуповатый парень сможет его понять. Надеясь, что в сумерках Йорн его не заметит, он молчал и не шевелился, но Йорн его всё-таки увидел и узнал.
— Это вы, ваша светлость? — удивился он. — Всё ещё гуляете?
Серино хотел сказать: «Да, я просто гуляю, а что — нельзя?» — но вместо этого вдруг пробормотал:
— Я… Я хотел тебе кое-что сказать.
— Я вас слушаю, мой хороший, — сказал Йорн.
— Я хотел извиниться, — проговорил Серино глухо. — Я разговаривал с тобой не очень… подобающим образом. Я грубый, высокомерный, возомнивший о себе чёрт знает что болван.
Серино сам не ожидал, что скажет такое. Йорн шагнул к нему.
— Ну что вы, ваша светлость… Что вы такое про себя говорите! Вы не такой… — И, улыбнувшись в сумерках, добавил: — Уж кому вас знать, как не мне!
И это было правдой, потому что этот недалёкий и наивный, но добрейший парень произвёл его на свет. Однажды по своей наивности и неопытности он кому-то отдался, и в результате этого появился Серино.
— Я ещё хотел… кое-что сказать, — пробормотал Серино, сам не зная, зачем он это говорит.
— Тогда, может, пройдёте ко мне? — предложил Йорн. — Чего тут-то стоять? Идёмте, мой хороший, у меня чисто: я только что прибрался.
В домике у Йорна повсюду были горшки с цветами, украшая скромное жилище садовника и делая его уютным. На столе была расстелена плёнка, и на ней стоял маленький горшочек с крошечным растеньицем с тёмно-зелёными листьями, покрытыми светлым пушком, и тремя тёмно-красными шарообразными цветками. Рядом стоял пустой горшочек несколько большего размера и лежала горка земли.
— Я тут эвкиникус пересаживаю, — пояснил Йорн, как бы извиняясь. — Вы располагайтесь, где вам удобно.
— Да тут особо негде расположиться, — усмехнулся Серино. — Тут всюду горшки.
— Да, правда, — смущённо улыбнулся Йорн. — Сейчас я освобожу вам стул.
Он убрал со стула горшок с каким-то колючим красно-синим монстром и поставил его на пол, обмахнул сиденье своей садовой перчаткой.
— Вот, пожалуйста.
Серино сел. Йорн, надев перчатки, принялся за пересадку эвкиникуса. Вытряхнув его из горшочка себе в горсть, он проговорил ласково:
— Сейчас мы тебя пересадим в новый горшочек, мой маленький… Иди сюда, вот так…
Он аккуратно опустил растеньице с комом земли на корнях в новый горшочек, добавил земли из кучки, подсыпал из пакетика какого-то порошка, слегка утрамбовал землю и полил пересаженный цветок из зелёной леечки. Наблюдая за мягкими, ласковыми и уверенными движениями его могучих рук, возившихся с цветком-малюткой, Серино даже забыл, зачем пришёл.
— Вы, кажется, что-то хотели сказать, ваша светлость, — напомнил Йорн.
— Я не знаю, что мне делать, — вздохнул Серино.
— А что случилось, мой хороший? — спросил Йорн.
— Сегодня оглашали завещание милорда Дитмара, — рассказал Серино. — Согласно порядку наследования титула, лордом должен стать я, потому что я старший.
Он умолк и вздохнул. Зачем он сюда пришёл? Зачем всё это рассказывает? А главное — кому! Йорн тем временем спокойно снял со стола плёнку, снял перчатки, убрал со второго стула два цветка и присел. На Серино взглянули его чистые добрые глаза.
— Так что ж в том плохого, ваша светлость? Я за вас очень рад.
— Я не был рождён лордом, — нехотя высказал Серино свою главную мысль, сомневаясь, что Йорну всё это понятно. — Если я приму титул, кровная линия лорда Дитмара прервётся. Лордом станет не его родной сын, а я — приёмыш. А Дейкин и Дарган… Они его родные сыновья, они-то и есть настоящие лорды, а я отнимаю у них то, что им должно принадлежать по праву рождения. То есть, лордом должен стать один из них — тот, кто родился первым. Это Дейкин.
— Что же поделать, если таков порядок? — сказал Йорн. — Не знаю, из-за чего вы печалитесь, мой хороший. Ни у кого вы ничего не отнимаете, просто так уж вышло.
— Да пойми ты, я не лорд по рождению! — воскликнул Серино. — Как я могу принять титул вместо Дейкина, которому он должен принадлежать? Я даже не похож на милорда Дитмара, это бросается в глаза! Я похож…
Серино осёкся и умолк. Йорн грустно улыбнулся и договорил:
— На меня, вы хотите сказать?
Серино молчал, вцепившись себе в волосы. Йорн проговорил тихо: