Читать интересную книгу Хитон погибшего на кресте - Геннадий Михайлович Левицкий

его, где угодно! Иначе конец нам обоим, – от просьб к угрозам перешел Марк Клавдий. – Вспомни, ведь это ты задержал прокуратора и бросил в темницу.

– Но именно ты отдал приказ его задержать! – возмутился декурион.

– Не помню ничего подобного. Я и сегодняшнего дня не помню, – лишь немного слукавил Клавдий.

– Гм… очень хорошо, – задумался Луций. – Я выполню твой приказ…Только он должен быть письменным, коль память стала изменять тебе.

– Как будет тебе угодно, – Клавдий с сомнением посмотрел на свои трясущиеся руки. – Я вызову тотчас же писца.

– И он должен быть скреплен печатью.

– Печать… печать… – заметался Клавдий по комнате, вспоминая какие-то подробности этого сумасшедшего дня.

Он принялся переворачивать содержимое комнаты, в сердцах смахнул со стола остатки еды вместе с посудой и, наконец, выбрался в коридор. Он продолжал носиться по преторию, не хуже чем толпы воинственных германцев, пугая легионеров истошными воплями, диким взглядом и жутким нарядом.

– Печати нигде нет, – вернулся наконец в комнату обессилевший претендент на прокураторское место.

– Хорошо, я займусь поисками Понтия Пилата немедленно, – успокоил друга Луций, – а ты, как отыщешь печать, передашь приказ через легионеров моей декурии.

Луций был готов пообещать все, что угодно, лишь бы поскорее отвязаться от неадекватного Клавдия. Понимая бессмысленность затеи с поисками, декурион уединился в неприметной боковушке и завалился спать.

В пути прокуратора Иудеи мало смущал его собственный облик. В таких нарядах, как у него, встречалось множество людей. На пыльной дороге он понял, как много бедствует народа во вверенной ему области, ибо никто не обращал внимания на его лохмотья. Но впереди ждал Иерусалим, где почти каждый знал прокуратора в лицо.

При виде возникшего города Пилат пожалел, что не позаботился о приличном одеянии на Родосе. Пришлось обходиться тем, что имел. Или…

Он направился к ближайшей небольшой речушке и основательно смыл с себя придорожную пыль. Еще некоторое время прокуратор стоял на берегу, позволяя солнцу высушить на теле последние капли влаги. Затем бережно достал белоснежный хитон и надел его.

Прокуратор с трепетом прошел городские врата. Ни у кого из стражи его приход и одеяние не вызвали никаких эмоций. Все встречавшиеся на пути приветствовали Понтия Пилата как обычно, как будто он никуда не уходил. Хотя отросшая за пару месяцев борода, давно не стриженные волосы, иудейский хитон должны бы удивить.

Пилат уже начинал думать, что все произошедшее с ним в последние месяцы было обыкновенным сном. Однако жена, которая бросилась на него с порога и повисла на шее с необыкновенной радостью, развеяла сомнения. Он убедился, что все это было с ним, и не во сне. Пилат почувствовал тепло души самого родного человека и невольно обронил слезу.

– Прости, дорогая, Прокла, я думал обо всем, но только не о тебе. А ты единственная, кто заметил мое исчезновение и обрадовался возвращению.

– Я ждала тебя, ты не мог не вернуться.

– Лучше бы я погиб в пустыне.

– Не говори так. У каждого свой путь на этой земле. И нельзя торопить его окончание.

– Ты даже не представляешь мою вину, дорогая Прокла.

– Так было угодно Ему, чтобы никто не заметил твое долгое отсутствие. А это значит, ты не прошел предначертанное судьбой. Тебе дается шанс исправить все ошибки. Это то же самое, что начать жизнь с неначертанного пергамента.

– Я виновен в Его смерти.

– Не может умереть Тот, Кто не может умереть. Его путь предопределен задолго до твоего рождения. Ты не узнал Его, Он пришел не таким, каким Его ждали.

– Я чувствовал, что нельзя Его оставлять наедине с иудеями, и оставил.

– Пророк Исаия давно рассказал о том, что должно случиться. – Прокла взяла в руки папирус, нашла нужное место и прочла:

«Он взошел пред Ним, как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы нас к Нему.

Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лицо свое; Он был презираем, и мы ни во что не ставили Его.

Но Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом.

Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши, наказания мира нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились.

Все мы блуждали, как овцы, совратились каждый на свою дорогу, и Господь возложил на Него грехи всех нас.

Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст Своих; как овца, веден был Он на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих».

– Как ты можешь все это знать? – удивление Пилата победило его усталость и огромное чувство вины.

– Прости, Понтий, я виновата пред тобой. Помнишь, ты отпускал меня навестить подругу Саломию… Вместе с ней мы ходили слушать проповеди Иисуса. Затем читали откровения иудейских пророков, – призналась Прокла.

– И ты ничего не сказала… Все могло сложиться по-иному, Он мог избежать креста, если бы я поверил в Него, как верую сейчас.

– Нет, Понтий. Все закончилось бы тем, что ты бы запретил мне ходить к Саломие. Тогда ты не был готов принять Его, – предположила Прокла. – Я не сказала, потому что боялась за Него. Прости, Понтий, эту мою единственную ложь.

– Ты права, и я не вижу никакой твоей вины передо мной. Мне кажется, никто в этом мире не имеет вины большей, чем я.

– Приступи к своим обязанностям, Понтий. Вспомни, что ты прокуратор Иудеи, – посоветовала женщина, понявшая состояние мужа. – Ты должен занять место, предначертанное судьбой.

– Я знаю, – согласился Пилат. – Так желает Он.

– Накануне… этого… я видела Его приход в Иерусалим, видела, как народ встречал Его пальмовыми ветвями. Только сейчас я поняла смысл сказанных тогда Иисусом слов: «Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода». Он должен был умереть за всех нас, Иисус избрал мученическую смерть, чтобы искупить наши грехи. И ты – зерно из того колоса, что вырос из Его растерзанной плоти. Колосьев появилось много, и они принесут новые плоды.

– Но где наш сын? Мне не терпится его обнять! – воскликнул Пилат.

Прокла молчала, пряча глаза от мужа.

– Он спит? Болен? – теряясь в догадках, Пилат все больше начинал волноваться. Опущенные глаза жены явно не добавили спокойствия.

– Он уснул… навсегда, – наконец выдавила из себя женщина.

– Нашего сына больше нет?! – тяжело