Читать интересную книгу День лисицы. От руки брата его - Норман Льюис

Лицо у добряка Серверы вытянулось, перед Костой стоял маленький, грустный, припертый к стене Понтий Пилат.

— Боже ты мой, дело-то ведь в том…

— Мне надо сходить к доктору, чтоб меня немного подштопали. Не стал бы тебя торопить, да ведь сам видишь, что у меня с ухом. Перед глазами все плывет…

— Да дело-то в том… разве ты не знаешь? На заводе поломка, и льда нету. Ведь мы же от завода зависим, а там поломка — вот потому и нет льда. Ни кубика. Короче говоря, завод не работает, и льда нет.

Коста беззвучно шевелил губами, пытаясь что-то сказать.

— Положить ее в камеру мы, конечно, можем, — горестно сказал Сервера. — Безусловно, можем. Ключи-то, вот они, я их всегда ношу при себе. Вот этот большой от холодильника. Отпереть его ничего не стоит. Ты не думай. Да только ведь безо льда она к утру все равно протухнет.

На мгновение голову Косты затопила звенящая тишина, и, словно отвечая на какое-то невысказанное возражение Косты, Сервера добавил:

— Я знаю, что лодки вышли в море за сардиной, но, если, с божьей помощью, улов будет, его повезут продавать в Пуэрто-де-ла-Сельва.

В голове у Косты помутилось: ему вдруг представилось, что где-то в кромешной тьме бурным потоком мчится темная река, унося с собой водоросли и гальку. Мавританская башня как бы осела, стряхнув тонкий слой пыли. И пища в животах у людей, глазевших на него, протиснулась немног о дальше в своем движении по кишечнику. Что-то причиняло ему боль, но что именно, он никак не мог вспомнить.

Слишком много музыки зазвучало вдруг в воздухе, и звуки тут и там падали на землю ленивым летним дождем. Музыка стала громче, и в мозгу у Косты что-то плавно встало на свое место — он узнал Каньядаса, гостиничного слугу, исполнявшего самые разнообразные поручения. Он приближался, наигрывая на гитаре. Каньядас все время играл роль — он усердно изображал из себя испанца, который, по его представлению, отвечал бы запросам иностранных туристов; сейчас он направлялся к вытянутому крылу гостиницы, чтобы развлечь серенадами молодых иностранок, обитавших в пропахших кухонным чадом номерах. Остановившись, он убрал с лица выражение томности и печали и пропел несколько строчек из Верди:

— «Привет, привет всем! Уж полночь наступила! Но что же происходит тут? Ответьте либо смолкните навеки».

Рыбаки смотрели мимо него. Коста был теперь в цирке, где по кругу галопировали белые лошади. Внезапно на спине каждой лошади очутилось по лисице. Он старался собраться с мыслями, но земля по-прежнему уплывала из-под ног.

Сервера, которого мучила совесть, решил воспользоваться случаем.

— Смотри, Каньядас, какая рыба! Может, ты сумеешь с ней что-нибудь сделать? Если б мы могли продержать ее ночь, тогда б и говорить не о чем, да вот холодильник испустил дух.

— Теперь рыба. О господи! — вздохнул Каньядас. — Чего только мне в жизни не предлагали. Но такое — впервые. Что это, молодая китиха, что ль?

Ветер надул маскарадную рубаху Каньядаса, и крошечные тореадоры встрепенулись, готовые отразить нападение врага.

— Да я не тебе предлагаю, — продолжал Сервера, — я про ресторан гостиницы говорю. Можно ведь подработать.

Каньядас прикинул в уме, и его простоватое лицо обрело твердость.

— Извиняюсь, да только бюджет утверждается на неделю вперед. Сразу видно, что ты не больно-то понимаешь, как управляют гостиницей. Вот что я тебе скажу, — повернулся он к Косте, — если ты ее никуда не пристроишь, приходи ко мне. Могу дать тебе за нее сотню. Все лучше, чем ничего. — Взяв на гитаре еще несколько аккордов, он двинулся прочь, но дорогу ему загородил Франсиско. Он был во всем черном и выглядел торжественно, словно собрался на свадьбу или на похороны. Тусклый желтый свет играл на его выдававшихся свежевыбритых скулах.

— Грабежа под каким угодно предлогом мы здесь не допустим, — сказал он. — Если кому нужна рыба, он покупает ее за настоящую цену у торговок, а если торговки не хотят эту рыбу покупать, это их дело. Значит, у них есть свои причины.

Остальные рыбаки стали в замешательстве расходиться, как бы снимая с себя ответственность за происходящее. Коста же, слушая Франсиско, постепенно приходил в себя: ему словно вылили на голову ведро холодной воды. Он понял: это приговор.

— Почему не сказать прямо? Я этого никак не пойму. Незачем ломать комедию. Давайте лучше начистоту. Не хотят торговки покупать у этого джентльмена рыбу — что поделаешь, дело хозяйское. А тут торговать мы ему не позволим. Пусть продает ее где-нибудь в другом месте. Вот и весь сказ. А ты иди с ним и покупай ее там, если хочешь.

Коста убил бы его, если б мог, и с радостью отправился бы за это на казнь, но, хотя в голове прояснилось, силы окончательно покинули его.

«Я все равно убью его, только вот оправлюсь немного, — стучало в мозгу. — Сломаю ему хребет об его же собственную лодку. И с остальными со всеми расправлюсь, до кого успею добраться. А потом уж наложу на себя руки».

Он поднял глаза и, шатаясь, двинулся вперед, зеваки расступились перед ним, и опять в голове у него помутилось, и ему уже казалось, что он стоит среди ветряных мельниц и от поднятого ими ветра дрожит его ничем не защищенное тело. Он что-то искал — лихорадочно, отчаянно, но ему мешала боль в голове, которая все время вытекала наружу и окрашивала красным полевые маки. И времени у него оставалось мало, потому что солнце быстро садилось, и вскоре должно было стать совсем темно.

Коста бежал, спотыкаясь, по улице, а они бежали за ним: впереди ребятишки, трусливые и безжалостные, за ними несколько хулиганов и затем толпа взбудораженных зевак, которые ничего толком не знали, а лишь прослышали, что кто-то сошел с ума. Все добропорядочные рыбаки, члены братства, повинуясь гневным взглядам и жестам Франсиско, разошлись кто куда.

Рынок обезлюдел, и лишь огромная рыба осталась лежать на прилавке, усохшая и бесформенная, при тусклом свете единственной лампочки сливавшаяся с собственной тенью. Пять минут тишину нарушал лишь стрекот цикад да далекий лай собак, а затем со стены легко, как балерина, спрыгнул громадный уродливый кот.

Кошки Торре-дель-Мар резко отличались от своих собратьев: это была особая порода, питавшаяся исключительно падалью, порода выносливая, которая создавалась в течение столетий, с того самого дня, когда рыбаки выкинули за дверь отбросы своего первого улова; их терпели как ассенизаторов. Кошки эти были безмерно прожорливы, но благоразумны; у них развилось какое-то особое чутье, помогавшее им безошибочно определять, что трогать нельзя и что предназначается им. Бесхвостый кот, который сейчас обозревал лежавшую на прилавке добычу, держал под своим началом целую компанию подобострастных молодых кошек, целиком полагавшихся на умение своего вожака разыскивать пищу. Зловещесмиренно принюхиваясь, кот настороженно замирал, и они тоже нерешительно медлили в отдалении. Когда же он, как сейчас, упругим шагом шел прямо к добыче, двигались вперед и они. Наконец, неторопливо и тщательно все взвесив, кот вспрыгнул на прилавок рядом с рыбой. И тотчас со всех сторон к ней ринулись нетерпеливые жадные тени.

Глава XXIV

Очнувшись, Коста с удивлением увидел, что лежит в убежище, почти забытом с детских лет, где давно в минувшие годы они частенько собирались с ребятами. Со скалы по-прежнему падала тоненькая струйка родниковой воды, а внизу темнел заплетенный паутиной водоем, в который он когда-то бросал на счастье монетки, твердо веря, что счастье ему обеспечено. Печурки из кирпича, наполовину скрытые высокой травой, еще были черными от огня, на котором много, много лет назад они готовили себе еду.

Он поднялся на ноги, потянулся, чтобы расправить онемевшие члены, ополоснул руки и лицо холодной ключевой водой. События минувшего вечера медленной чередой проходили перед его мысленным взором и представлялись ему эпизодами нелепой истории, происшедшей с кем-то другим. Он словно как-то отупел, и чувство это отнюдь не было неприятным, потому что одновременно с ним пришло ощущение свободы. Свобода эта далась ему без усилий. Он не рвался из темницы. Он просто вышел на волю через дверь, которая никогда и не была заперта. Его только немного удивляло, почему он раньше не вышел оттуда. Он заметил, что оглох на одно ухо, но боль прошла. Коста выстирал в ручье запачканную кровью рубашку, надел ее мокрую на себя, спустился вниз на дорогу и пошел к шоссе, ведущему в Барселону.

На перекрестке Коста остановил первый же ехавший в город грузовик — подняв руку, он уверенно пошел прямо навстречу машине. Водитель, маленький человек с поджатым ртом, с удивлением смотрел на него. Он открыл дверцу, и Коста залез в кабину. Миль сорок они молча ехали мимо ферм и сосновых рощ. Потом водитель спросил:

— Видать, работу ищешь?

— Нет, — отвечал Коста, — собираюсь забрать кое-кого из Барселоны.