душой. — Вы так же отпирались и возмущались. Говорили, что я сошел с ума, и тэ дэ и тэ пэ. А ты, Володя, пообещал сегодня с утра типа серьезно со мной обо всем этом поговорить. Но почему-то забыл. А сейчас забыл даже о том, что я уже все это у вас спрашивал, а вы возмущались. Точнее, сделал вид, что забыл. И вот это уже совсем интересно. Получается, нельзя не только говорить о
другом костре, но и вспоминать, что кто-то о нем уже говорил. Из этого я лишний раз делаю вывод, что мы с Женькой не сошли с ума, что другой костер действительно существует, и вы его от нас упорно скрываете!
Молчание на этот раз висело мучительно долго. Сотрапезники с выражением переглядывались между собой. Даже руководитель, обычно не страдавший сомнениями, сейчас не знал, что сказать.
— Вообще-то, никакой логической связи я в твоем суждении не вижу, — нерешительно заметил Генка, кашлянув.
— Значит, по-вашему, мы сумасшедшие? — Димыч вспыхнул.
— Я этого не сказал, просто…
— Данила! — перебил Димыч, повысив голос. — Ты продолжаешь утверждать, что не видел никакого костра?
— Блин, Димон, ну конечно, не видел! — Данила робко улыбнулся, надеясь, что ситуация еще может обратиться в шутку. Но не тут-то было.
— А ты, Яна? Ты отрицаешь, что ходила вчера к костру, а потом, когда мы тебя об этом спросили, ты сказала, что ничего не было?
— Я ничего не говорила… Но если бы я и говорила, то так бы и сказала, потому что ни к какому костру я не ходила!
Яна всерьез разозлилась.
— Хорошо, отлично! — Димыч смирился с поражением, и продолжал опрос для проформы. — Володя! Ты продолжаешь утверждать, что вчера я не спрашивал ни про какой костер, и ты мне не отвечал?
— Да, блин, продолжаю!! Димон, если ты не прекратишь, я тебе…
— В лоб дашь? Спасибо, ты вчера уже обещал. Точнее, в ухо. Но не дал.
— А сегодня дам! Вот прямо щас дам, если не уймешься!
— Так ты обещал дать вчера?
— Бл…ь, не обещал я!
— Все ясно, спасибо. — Димыч залпом допил оставшийся чай, опустил кружку в свой мешок, ссыпал туда же недоеденный перекус и поднялся. Стараясь не выдавать дрожь в руках, он рывком подтянул рюкзак, сунул туда мешок, застегнул клапан и вскинул рюкзак на колено.
Женя, поняв, что он делает, тоже поспешно засобиралась.
— Далеко ли направились? — холодно изрек Володя, наблюдая за ними.
— На перевал. Куда же еще? — Как ни старался Димыч быть спокойным, голос его срывался. — Маршрут есть маршрут. А говорить нам больше не о чем.
…
После полудня ветер все-таки разгулялся, хотя и не так, как мог бы. Димыч молча шел вперед, не оглядываясь. Женя шагала след в след, прячась от ветра за его рюкзаком. Димыч, хоть и устал тропить один, не сбавлял темпа. Они шли вдоль склона хребта, почти касаясь края леса — разреженной россыпи елок, укутанных снегом — но все же не спускались вниз, чтобы не терять высоту. Женя тоже старалась не оглядываться. Только один раз, когда ее спутник заложил резкий поворот, обходя елочку, она невольно посмотрела назад. Вдали, едва видная в тумане поземки, тянулась вереница рюкзаков. Ссора — ссорой, но Володя не стал отказываться от готовой лыжни. Догнать Димыча группа не пыталась; он, в свою очередь, налегал изо всех сил, чтобы расстояние не сокращалось.
— Они идут за нами! — Женя напрягала голос, чтобы перекричать ветер.
— А что им еще делать-то? Из принципа другую лыжню тропить? Конечно, за нами пойдут.
Общее направление, общая лыжня — это создавало иллюзию того, что все в порядке и ничего экстраординарного не произошло. Со стороны могло показаться, что два сильных «лося» просто обогнали группу и тропят за всех в свое удовольствие. Но ведь когда-то это закончится, думала Женя, и они все соберутся на стоянке. И там им волей-неволей придется посмотреть друг на друга и что-то сказать. Она с замиранием сердца ждала, что же это будет. По упорному, мрачному молчанию Димыча она догадывалась, что его беспокоит то же самое.
Вот и перевал. Погруженная в невеселые мысли, Женя не заметила, как поднялась на его обледенелое, кое-где каменистое ложе. Ветер засвистел сильнее, пытаясь заглушить тревоги. Но ему это не удалось. Женя даже не вспомнила о том, что ей холодно, и что вообще-то полагается устать. А когда лыжи, преодолев седловину, мягко заскользили вниз, она забыла, что боится крутизны. Прежние страхи были ничтожны в сравнении с непостижимой загадкой, что следовала за ними по пятам в лице шести лыжников — недавно еще знакомых, а теперь странных и чужих. Так они добрались до леса. Димыч остановился и нехотя оглянулся на перевал. На склоне, в разрывах метели показались серые точки. Они спускались вниз зигзагами — точно по димычевой лыжне.
Еще через два часа Димыч стал искать стоянку. Два ручья — точнее, два чуть заметных желобка в снегу — сливались в неширокое, но уже явное русло заснеженной речки. По плану группе надлежало встать именно здесь. Оставалось отыскать подходящее место. И оно быстро нашлось: ровная поляна, окруженная хороводом деревьев, как будто специально посаженных для того, чтобы растягивать на них шатер. Женя и Димыч, не проронив ни слова, и даже не глядя друг на друга, старательно вытоптали лыжами площадку. Потом, меняясь по очереди, выкопали яму под костер и натянули тросик для котлов — тоже в совершенном молчании. Незачем было говорить; оба и так знали мысли друг друга. Мысли эти были таковы: «Вот сейчас придет группа. Как они посмотрят на нас, что скажут?» — «Не знаю. Будь, что будет».
Димыч расчехлил длинную двуручную пилу. Не сговариваясь, они направились в лес, высматривая сухие кроны деревьев. Женя нашла сушину первая; остановившись около нее, она негромко позвала. Димыч подошел. Прищурившись, он оглядел ствол хозяйским глазом и даже зачем-то похлопал по коре рукавицей, после чего передал Жене ручку пилы. Перед тем, как начать пилить, она успела подумать, как не похож стал Димыч на себя самого трехдневной давности. Совсем иначе он вел себя тогда, отправляясь пилить дрова, и совсем иные вещи говорил, если она, Женя, случайно оказывалась рядом. Как много всего переменилось за эти дни! Кажется, что годы прошли… Но это промелькнуло в ее голове мгновенно, потому что пила уже въелась в сухую древесину и пошла наискосок — вжик-вжик! — прогрызать себе дорогу к кажущейся безнадежно далекой противоположной стороне ствола. Сначала было легко, потом стало трудно, потом невыносимо, потом трудно, но