Читать интересную книгу Такой нежный покойник - Тамара Кандала

– Сама же знаешь. Твоё чрево беременно пламенем. А сердце утыкано гвоздями. Тебе к ним нельзя.

– Я не к ним. Я к НЕМУ.

– А его уже нема – только оболочка осталась. На что она тебе? Я-то поживее буду, во всех смыслах. А хошь, частушку спою, я на них мастак, совсем как твой был. Или вот душевный стих прочту, про кацапов. Покойничек-то ведь тоже из них. – И тут же заголосил придурошным голосом: – Кацап – этта в первую очередь такой нах чилавек, каторому фсё похую, кроме Родины. Родину настаящий кацап любит больше всиго. Патаму что за ниё можна ахуенно умиреть. А умирать кацапы любят патаму, что настаящий кацап панимает, что жить на самом деле ваапче смысла нет. И если фсяким буддам нирусским это приходит после прасвитления, то кацапы с эфтой мыслю расту т.

– Заткнись, – зло сказала Кора. – Со всеми тут нравственное помешательство случилось. А от тебя и вовсе серой попахивает. – Она не была знатоком Библии. Но к клейкой поверхности нашего мозга прилипают иногда странные обрывки усвоенного в детстве. – Ты вообще больше на беса похож, чем на бомжа. Небось козлоногий.

– Ишь ты, какие мы проницательные, – злобно ухмыльнулся типок. – Я-то по природе подпевала, с меня взятки гладки – что вижу-слышу, то и пою потом вслух. А ты, гордячка, – он слегка потянул её в свою сторону, – зря ты со мной так, я ведь полон сюрпризов. И ваще, доброжелательный и сочувствующий, готовый слушать всяческие резоны – вы только объясните мне что к чему. – На этот раз тон был вкрадчивым и обещающим. – А то у вас, перефразируя классика, чего не хватишься, всё кто-то виноват: то еврей мозги отобрал, чтоб самому использовать, то англичанка гадит, а то и мою профессию всуе произносите, главное, что не сами, всё-то за вас кто-то решает – уж так удобно, – затараторил он.

– Отстань, статистик чёртов, не до тебя мне. – Она ударила его по руке, вцепившейся в шелковистую ткань её юбки.

Он разжал руку и, не удержав равновесия, покачнулся и сел мимо ящика в пыльную траву. Но тут же вскочил, как если б его пружина подбросила.

– Мир хочет войны. Уже это понятно. Очищение геенной огненной. Геенна к старту готова, – злобно оскалился нечестивец. И раскатисто, по-опереточному расхохотался, задрав орлиный профиль к облакам.

* * *

Набрав в лёгкие воздуху, Кора шагнула за ограду.

– Ну, смотри, тебя предупредили, – каркнул ей бродяжка вслед.

Но было поздно…

Лёшка увидел её всю, сразу.

Макиавелли говорил, что ничто не бывает хорошо само по себе, но всё – смотря по обстоятельствам. Макиавелли был не прав – Кора была хороша сама по себе, и никакие обстоятельства не могли этого отменить.

На её голых загорелых ногах красовались серебристые сандалии. Лёгкая шёлковая юбка мышиного цвета обыгрывала длинный изгиб бедра и едва прикрывала колени. Тонкая трикотажная майка вырезом открывала кремовую безупречную шею, заканчивающуюся вожделенной ямочкой. Собранные в низкий узел волосы выбивались непослушными прядями из-под черепашьего гребня. В ушах посверкивали продолговатые серьги изумительной старинной работы. Похоже, она прибывала в своей лучшей форме, весь её вид свидетельствовал о спокойном, нездешнем благополучии.

– Ничего себе, на похороны любимого человека явилась, – с детской обидой отметил Лёша. – Нет, чтобы во всём чёрном… как Вера хотя бы.

Только выражение лица Коры было странным, совершенно незнакомым: растерянная улыбка, искажённая горем, в родных взволнованных глазах – вызов и затравленность одновременно. Попытка гордо держать голову и при этом горящие от ужаса уши.

И совершенная безнадёжность в поникших плечах.

Тут же, к своему полному удивлению, Лёшка понял, что слышит её мысли. Они были обрывочные, клочковатые и абсолютно смятенные. Казалось, фразы закипают у неё в голове и тут же, испугавшись самих себя, обрываются и прыскают в разные стороны.

«…всякому горю есть предел… какая гадость эти похороны… даже и не собираюсь смотреть на него, мёртвого… ужас!!! слово-то какое!.. мёртвыми бывают только другие… а вдруг там не он… специально всё подстроил, чтобы меня заманить… с него станется… для этого не нужно было умирать – достаточно было поманить меня пальцем… а лето-то какое – настоящее, московское… летом умирать нехорошо – жалко…»

Мысли как-то сами собой затихли – в голове у Коры стоял шум, как если бы огромная стая птиц, одновременно взмахнув крылами, взмыла в небо.

Она постояла растерянно ещё с полминуты и направилась к центральному входу в церковь. Но оцепенела на самом пороге. И опять, одна за другой, как падающие звёзды на чёрном небе, в голове проносились обрывки фраз, бессмысленные слова.

«Знак!.. Должен быть знак… он не может дать мне его при всех… значит, и ходить туда нечего… просто боюсь… не боюсь… не желаю… пока не увижу, можно не верить… пока не верю, ничего не случилось. Бред какой-то! Зачем же тогда приехала?! Надо идти!» И она было занесла уже ногу.

– Не ходи. Нечего тебе там делать. Эта сморщенная, напомаженная кукла там – не я. Я – вот он!

Кора поставила ногу обратно на землю и обернулась – Лёшка висел перед ней в воздухе вниз головой.

Она осторожно обошла его и быстрым шагом пошла к скамейке.

Лёшка заплясал перед ней прямо в луче солнца, как марионетка на верёвочке.

Это, казалось, не произвело на неё никакого впечатления. Кора опустилась на облезлую лавку, открыла сумку и, вытащив оттуда яблоко, надкусила его с хрустом и принялась медленно жевать.

Лёшка продолжал танцевать в воздухе, на этот раз пытаясь изобразить некую церемонию приветствия: раскланивался, делал книксены, целовал сам себе ручки.

– Совсем рехнулась, – на этот раз вслух сказала Кора.

– Нет, Ко. Просто у тебя шок. И нежелание смириться. Плюс транквилизаторы, запитые виски в самолёте. Уж я-то знаю, что это такое.

– А-а-а, – согласилась Кора, как ребёнок, которому объяснили наконец непонятное. – А ты кто? Призрак? Как тень отца Гамлета? – Кора выглядевшая так, словно читала какой-то находящийся далеко текст, кивнула сама себе.

– Что-то вроде этого. Только мстить за меня некому – сам во всём виноват. Перед тобою просто прах. Твой бывший возлюбленный, в остатке.

– Ты хочешь сказать, что я не сама с собой разговариваю…

– Вот именно. Ты имеешь дело с неотлетевшей ещё душой.

– Вот как… Тогда спускайся давай – разлетался тут. И так голова кружится. И в сердце будто нож воткнули.

Лёша опустился на землю в нескольких шагах от неё:

– Покажи, где нож, я уберу.

– Здесь, – приложила Кора палец к груди.

Лёша приблизился и протянул руку, почти дотронувшись до указанного места.

– И правда, – глубоко вздохнула Кора, – стало легче дышать. – Ее взгляд наконец сфокусировался на Лёше.

Кора поднялась со скамейки, обошла его, разглядывая со всех сторон. И вынесла приговор:

– Выглядишь ужасно – похож на привидение.

– У меня есть для этого уважительная причина. Зато ты по-прежнему прекрасна.

– Не подлизывайся. Призракам это не к лицу. – Кора ещё раз обошла его, ощупывая взглядом, даже дунула, как бы проверяя на вес.

– Может, ты мне и в зубы заглянешь?

– Не мешало бы… Может быть, и не только в зубы! – неожиданно вырвалось у неё.

– Немного больше уважения к покойнику тебе не повредило бы.

– Ага! Ишь, разважничался.

– Когда ты мёртв, особо не поважничаешь. В гробу, канешна, можно выглядеть очень важно и даже респектабельно, но это всё трупное окоченение, не больше.

– Не смей произносить эти страшные слова! Посмотри на себя – ну какой из тебя покойник! Никакой благости! Какой-то половой разбойник, а не усопший. И выражение лица – нецензурное.

– Ну уж, какой есть, – обиделся Лёшка. – А к выражению мужских лиц в твоём присутствии пора бы привыкнуть. А будешь меня обижать, представлюсь тебе разложившимся в полный рост.

– Боже, что он плетёт! А я что несу! С кем я тут вообще разговариваю? – спохватилась Кора. – Может, я неадекватна?

– Смотря к чему. Ко мне – вполне.

– Тебе – это кому? – уточнила Кора.

– Мне – абстрактной реальности.

– А я тогда кто?

– Ты любовь всей моей жизни, очень конкретная.

– Похоже, я первая женщина, которой признаётся в любви покойник.

– Влюблённый труп!

– И я этим должна гордиться? Типа «любовь сильнее смерти»?

– Не знаю, есть ли тут повод для гордости. Мне бы хотелось думать, что ты предпочитала меня живого.

– Живой ты принадлежал многим, а сейчас только мне. Ну кто ещё из твоих бывшеньких тебя видит?!

– Никто.

– Вот видишь… Значит, я правда была главной любовью…

– Неужели мне следовало умереть, чтобы доказать тебе очевидное?

– Ну, если ты не сумел сделать чего-то при жизни…

– Значит, хотя бы ради этого стоило умереть.

– И на что мне это теперь? Твоя загробная любовь!