– Неизвестно! Он ночует у какой-то своей подруги или у подруг, что ли! Дунька точно не знает.
Вот тут он искренне удивился. Гораздо больше, чем когда услышал про Лондон и витражи.
– Так он муж или случайный приятель?
– Муж! Объелся груш! Любовь была, как в романе Шекспира, – он без нее жить не мог, звонил каждый час, однажды цветами лестницу в доме засыпал, представляешь? По ночам под балкон приходил и стоял, это зимой-то!..
– Таких страстей конец бывает страшен, – пробормотал Белоключевский себе под нос, – если уж речь о Шекспире. Хотя он, по-моему, писал в основном поэмы. – Поддел он ее, не удержался. Но она на это никак не отреагировала.
– Ну, и он ее разлюбил. Так же, как любил. Бац – и разлюбил. Полюбил другую. А Дунька с ним не разводится, во-первых, потому что у нас… родители, а во-вторых, потому что… квартира.
– А родители ваши мусульмане, что ли?
– Иди ты к черту.
– Тогда почему нельзя развестись? – Он перехватил руль и коротко взглянул на Лизу.
Разозлился, поняла она. Глаза прищурены, рука сжалась почти в кулак. Что это его так разобрало?..
– Я терпеть не могу весь этот мазохизм, – выговорил Белоключевский отчетливо. – Я его не понимаю. Зачем?!
– Что зачем, Дима?
– Зачем жить с человеком, который тебя не любит и унижает?! Или она инвалид, твоя сестра, а он за ней ухаживает, а она ему все прощает, а он по-другому не может?! Так, что ли?
– Н-нет. Но есть миллион бытовых обстоятельств… Он перебил:
– Да ладно! Любые бытовые обстоятельства можно победить, Лиза! Можно все начать сначала. Можно десять раз начать сначала, это все чушь! Но нельзя никому позволять… издеваться над собой! Вот, блин, патриархальная Русь! Здесь русский дух, здесь Русью пахнет! Она вверила себя его заботам и теперь будет с ним до конца!
– Дима, остановись.
– Я не понимаю – зачем?! Зачем жить вместе, если уже никак не получается?! А если у него каждый год будет по одной шекспировской страсти, она каждый год станет это терпеть?! И все это очень нравится вашим родителям, да?
Он дернул какой-то рычаг, и «дворники» метнулись по стеклу, и сразу стало как будто светлее, словно в мозгу прояснилось.
– Я понимаю, что это совсем не мое дело, – сказал Белоключевский неожиданно спокойным тоном. – Прости меня. Так что там этот любитель цветного стекла?
– Ты что, тяжело разводился?
– Ужасно, – признался он, удивившись тому, что она так легко догадалась. – Да я и не разводился. Вроде твоей Дуни. Не успел. А уходил… тяжело.
– Что значит – не успел?
– Меня посадили, и она уехала. С тех пор я ее не видел и ничего о ней не знаю. Развестись мы не успели, хотя собирались.
– А родители?..
– Отец живет в Нью-Йорке, мать в Москве. Мне было лет пять, когда они развелись.
– Ну и как? – спросила Лиза, не удержавшись. – Это правильно, что они развелись? Победили бытовые обстоятельства? Начали все сначала?
Он засмеялся.
– Да нет, я не страдал никогда! Не вышел из меня романтический герой, Лиза. С отчимом я всегда ладил, и сейчас у нас все… отлично. Он совсем простой мужик. Как в кино – «тебя, Дима, посодют, а ты не воруй»! Он на свидание пришел ко мне и плакал, говорил, что всегда знал, что деньги до добра не доведут. Главное, он мать очень любит. Правда любит. Знаешь, когда это… по-настоящему, это очень заметно.
Лиза кивнула, как будто на самом деле знала.
– Так что Вадим? Что он сказал твоей сестре по поводу своей раны?
– Ничего не сказал. Но ей позвонила свекровь и сообщила, что Вадим собирался сегодня в Рощино, ко мне. То есть вчера. Но он никогда туда не приезжает, Дима! Он не приезжал, даже когда у них была любовь, потому что не любит деревню и говорит, что он «урбанистический человек»!
– У него есть машина?
– Конечно.
– Я хотел бы на нее взглянуть. Лиза вытаращила глаза.
– Зачем?! Не может быть, чтобы он… убивал! Белоключевский пожал плечами.
– Я не знаю. А ты знаешь? Откуда у него рана на боку? Ты вполне могла его задеть, когда стреляла, и ты это отлично понимаешь.
– Но… та машина, которая… из которой в нас стреляли… Ее же показали в криминальной сводке, это какой-то темный «Фольксваген», да? И он сгорел!
– «Опель», – поправил Белоключевский.
– Ну, а у него серебристая «Хонда»!
Вдруг вспомнив про эту светлую «Хонду», Лиза как будто успокоилась немного. Это не мог быть ее зять Вадим. У него другая машина. Он подлец, но не убийца.
Слава богу.
– Мне наплевать на марку его машины и на цвет тоже, – невозмутимо сказал Белоключевский. – Меня больше интересуют колеса. Днище, может быть. Брызговики.
– Дима, при чем тут брызговики?!
– Да, – согласился Белоключевский, – брызговики действительно ни при чем, пожалуй. Шины нужно посмотреть.
– Зачем?! Или ты все протекторы на свете знаешь по рисунку и умеешь их друг от друга отличать?!
– Я не знаю никаких протекторов, но мне надо посмотреть шины. Они теплее, чем брызговики и днище, на них, может быть, еще что-то осталось.
– Что?!
Он сбоку посмотрел на нее и промолчал.
– Я сначала проверю, ладно? А где сейчас твой зять?
– Дунька говорит, что дома. Он приехал только утром.
– А ты знаешь, где она живет?
– Дим, ты что? Сумасшедший?! Конечно, я знаю, где живет моя сестра!
– Тогда сначала заедем к ней, – решил Белоключевский. – Покажешь мне машину вашего Ромео.
Примерно в середине дня Александра поняла, что так больше продолжаться не может.
Следовало что-то делать, но она решительно не знала – что.
Поговорить с матерью? Бесполезно. Та ничего не поймет и ничем не поможет.
Поговорить с Фионой? Та все поймет, но вот захочет ли помочь? Вряд ли, вряд ли…
Правда, если правильно представить дело, у старухи не будет другого выхода. Все-таки честь семьи и разные другие глупости, на которых она помешана.
Мать тоже всю жизнь делала вид, что ее интересуют честь и семейные ценности, но Александра отлично знала цену материнским нравоучениям!
Александра небрежно поболтала ложкой в чашке, так что желтые брызги полетели на стеклянный стол. Небрежность была вполне позволительной, потому что все отлично знали, что Александра «не приспособлена к быту». Федор Петрович, кушавший напротив жидкий чаек, посмотрел на нее с доброй улыбкой. Александра ответила ему такой же.
– Вы что-то похудели в последнее время, Александрин.
– Мне скучно есть, – призналась Александра. – А вам разве нет?
Федору Петровичу стыдно было признаться в том, что есть ему вовсе не скучно, и он решил не признаваться.
– Что же вы? Без сахара даже? Подать вам сахарку? Александра ему улыбнулась.
Она знала, что на всех мужчин, работающих в галерее, она производит одинаковое впечатление – нежной, ни на что не годной, застенчивой девочки, погруженной в книги и в себя – отчасти. Всем хотелось ее жалеть и опекать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});