Закрыв вход и отойдя вглубь, туда, где после первого поворота налево аварийный коридор расширялся до пределов небольшой комнаты, Айван скомандовал привал. Про себя я уже забыл — смотрел только на них, на потные лбы, на вздувшиеся на шеях вены, слушал хрипы, вырывающиеся из глоток, и внутри все сдавливало от вины. Даже мешок на плечах казался легче того груза, что осел в груди.
Невен положил Бена на пол очень осторожно, точно маленького ребенка или женщину. И сел рядом, не сводя глаз. Вдруг рыжий выгнулся, закашлялся, и я понял — не донесем.
— Переверни! Переверни! — закричал я, бросаясь к ним. — Он же задохнется! Язык!
Не знаю, понял ли Невен, что паралич добрался до гортани и теперь безвольный язык может перекрыть горло, а в слюнях Бен запросто захлебнется, но на бок перевалил его немедленно. Он так на него смотрел… А потом перевел взгляд, и меня прошило до самых пяток — его болью, его обидой, его нечеловеческим разочарованием во мне.
— Снимите с него барахло, — просипел я, высвобождаясь из рюкзака. Он застрял и никак не желал слезать с плеч.
— Зачем? — угрюмо спросил сзади Айван.
— Не спрашивайте, лучше делайте, что говорят! — заорал я от злости, дергая руками в упрямо не желавших сползать лямках.
Невен и не спрашивал — стаскивал с Бена форму. А мой мешок поддержал сзади Тор, помог снять.
У меня было минут пять, наверное, до того, как постепенно замедляющее ритм сердце перестанет доставлять нужное количество крови в мозг, и тот начнет умирать. И минут десять — до того момента, когда омертвение станет окончательно необратимым.
— Отвернитесь! — рявкнул я, бухаясь на колени.
— Ты еще будешь… — заводясь, начал Якоб.
— Пошли вон! — мне было наплевать, что они подумают.
Не знаю, что происходило за моей спиной, но когда Невен попытался подняться, я цапнул его за рукав:
— Ты останься! — и больше его руку уже не выпускал, хотя и не смотрел в его сторону.
На голое тело ладонь легла лучше, чем на черное полотно формы. Слабое биение жилки на шее упало в пальцы, задавая ритм медленно-медленно надвигающимся темным волнам. Я не давал им пропасть, я приманивал их, раскачиваясь в такт, я даже, кажется, замычал, стараясь слиться с их приближающимся шуршанием. Я сдавливал и тянул к себе чужую теплую руку, в которую вцепился, мне захотелось положить ее туда, где стучало мое сердце, чтобы она тоже слушала, слышала ритм, чтобы держала волны, и я прижал ее к своей груди — точно так же, как прижимал свою ладонь к груди Бена. Я смотрел в его лицо, а видел Невена — словно это он лежит, беспомощный, парализованный, с приоткрытым ртом, из которого сочится слюна, а по щеке медленно катится слезинка…
Очнувшись, я с трудом разжал пальцы. У Невена наверняка на запястье останутся синяки.
— Он спит, — сипло сказал я. — Но уже не умирает.
Потом тяжело поднялся на ноги, отошел в сторонку — мне никто не мешал и никто ничего не говорил, — и согнулся в приступе рвоты.
Меня выворачивало и выворачивало. Мне было невыносимо стыдно перед рейдерами, вынужденными наблюдать мою слабость, но остановить разбушевавшийся желудок я не мог. Когда из меня вышел весь тоник, потом желчь, и утихли, наконец, последние рвотные позывы, я чувствовал себя слабым, как новорожденный крысенок. Все, чего хотелось — свернуться в клубок прямо здесь, в вонючей луже, и хотя бы немного полежать. И я уже начал опускаться, когда знакомые руки подхватили меня и перенесли в сторону. Я едва не прижался, опять собираясь спрятать лицо где-нибудь у Невена подмышкой, но вовремя подумал, как от меня неприятно пахнет. А он уже устраивал меня на полу, сунув под голову что-то мягкое.
— Отдыхай, немного времени у нас есть.
Тон показался мне каким-то неправильным, но разобраться я не успел — глаза закрылись, а мозг окончательно отключился.
Проснувшись с привкусом горечи во рту, я тут же поднял голову и посмотрел в сторону Бена. Он лежал, укрытый своим комбинезоном, а рейдеры совещались, сидя рядом с ним. Кажется, не так уж долго я и отдыхал. Во всяком случае, лучше мне стало ненамного.
Никогда раньше мне не бывало так плохо после лечения. Не то организм до конца не пришел в себя после того двойного убийства, не то задачку я взвалил на себя не по плечу — остановить действие парализующих лучей, не то все-таки Грендель был в корне не прав, и сознательное подчинение дара мне недоступно. Я еще успел понять, что у меня болит голова, как рейдеры закончили беседу. Айван взвалил на себя Бена и куда-то отправился. Остальные принялись проверять снаряжение.
Не знаю, собирались ли они будить меня — во всяком случае, ни один не направился в мою сторону. Даже Невен. Я встал сам, отряхнулся, облизнул сухим языком горькие губы, поднял рюкзак Невена, который лежал у меня под головой, и подошел к ним. Молча протянул сумку дылде. Он забрал не глядя, так же не глядя сунул пояс с цепями. Тор попытался подхватить клетчатку Бена, но Невен его отстранил и забрал сам. Я закрепил пояс, поднял свой мешок, всунул руки в лямки и вновь потащился за ними.
То, что прыгать мы не станем, я понял, еще когда Невен всучил мне пояс. И вспомнил, что клетчатка — вещество нежное, она погибнет, если попадет под гравитационный удар. Выходит, мы будем спускать ее на плечах, корячась на проклятых железяках. Но только когда подошли к шахте, от осознания всего ужаса предстоящего — четыре с лишним тысячи футов все тех же ржавых скоб — я чуть не затрясся в нервном смехе.
Пока пытался справиться с собой, Якоб уже скользнул вниз, а Тор и Невен на тросе спускали к нему мешки — на ту самую малюсенькую аварийную площадку, где мы с Невеном обнимались перед подъемом в воздухозаборник. Я вспомнил об этом, и мне расхотелось и смеяться, и нервничать. Потому что больше такого не будет.
Я оказался прав. Когда я последним ступил на площадку, Невен без слов помог мне надеть мешок, прицепил к своему поясу второй конец цепи и кивком направил меня вниз. Хотелось пить, но я не стал просить — не был уверен, что через несколько минут тоник, да даже просто вода, не запросятся наружу.
Футов через двести я понял, насколько же мне хреново. Голова быстро наливалась тяжестью, в висках давило, горечь забивала рот, мешок за плечами тянул назад, и я перещелкивал карабины на полном автомате, почти не глядя, куда их цепляю — благо, расстояние от одной перекладины до другой выдерживали стандартное. Тогда я сосредоточился на самом процессе переставления рук и ног. И на том, насколько же хуже Якобу и Невену, ведь они несут груз в четыре раза больший, а устали едва ли меньше меня.
Не знаю, сколько мы проползли — я не смотрел ни вверх, на идущего замыкающим Невена, ни вниз, ни даже по сторонам, сосредоточившись на механическом передвижении, — когда внезапно почувствовал резкий рывок своей цепи и рефлекторно вжался в перекладины, вцепляясь в них мертвой хваткой. От мгновенного ужаса, что Невен сорвался, у меня едва не снесло крышу — как мне его удержать?!
Я так паниковал, что до меня не сразу дошло — ничего не изменилось. Если бы Невен сорвался — я бы уже почувствовал на себе тяжесть его тела, усугубленную мешками с клетчаткой. И, кстати, совершенно очевидно не удержал — этот их замечательный рейдерский пояс попросту лопнул бы, не рассчитанный на подобные нагрузки. Сообразив, что дылда по-прежнему наверху, я стал поднимать к нему голову и обомлел — передо мной, зацепившись за скобу, качалась одна из моих страховок: карабин на ней предательски разогнулся. А рывок был от того, что Невен, заметив поломку, тут же натянул связывающую нас цепь.
— Давай… — прохрипел он, тяжело дыша, и переглотнул, — все равно другого выхода нет.
Он был прав — выхода не было. У меня остался всего один карабин, и пока я его буду перецеплять, висеть придется только на цепи и на одной руке.
Теперь мы двигались еще медленнее. Невен каждый раз ждал, когда я прицеплюсь, и только после этого спускался сам. Одно было хорошо — на время измотанность сбежала куда-то сама собой, не устояв перед естественным адреналином, щедро впрыснутым в вены испугом.