Стихи поэта, исполненные чувств неподдельной нежности и страсти, не тронули сердце женщины-вамп, которая на его глазах крутила роман с польским шляхтичем Собаньским, а в письмах ее мужа фигурировал еще некто Яблоновский. «Жизнь Пушкина превратилась в кромешный ад: подозрения, ревность, ссоры, надежды, любовь слились в какой-то нерасторжимый узел. В первой половине октября 1823 г. он набрасывает начерно свою знаменитую элегию; ее завершенный текст датирован 11 ноября:
Простишь ли мне ревнивые мечты,Моей любви безумное волненье?Ты мне верна: зачем же любишь тыВсегда пугать мое воображенье?Окружена поклонников толпой,Зачем для всех казаться хочешь милой,И всех дарить надеждою пустойТвой чудный взор, то нежный, то унылый?Мной овладев, мне разум омрачив,Уверена в любви моей несчастной,Не видишь ты, когда, в толпе их страстной,Беседы чужд, один и молчалив,Терзаюсь я досадой одинокой;Ни слова мне, ни взгляда… друг жестокой!Хочу ль бежать: с боязнью и мольбойТвои глаза не следуют за мной.Заводит ли красавица другаяДвусмысленный со мною разговор:Спокойна ты; веселый твой укорМеня мертвит, любви не выражая…
Едва не назвав имя своего соперника, Пушкин с горечью продолжает:
Скажи еще: соперник вечный мой,Наедине застав меня с тобой,Зачем тебя приветствует лукаво?Что ж он тебе? Скажи, какое правоИмеет он бледнеть и ревновать?В нескромный час меж вечера и света,Без матери, одна, полуодета,Зачем его должна ты принимать?
Надеждою, болью, мольбою пронизаны заключительные строки:
Но я любим… Наедине со мноюТы так нежна! Лобзания твоиТак пламенны! Слова твоей любвиТак искренно полны твоей душою!Тебе смешны мучения мои;Но я любим, тебя я понимаю.Мой милый друг, не мучь меня, молю:Не знаешь ты, как сильно я люблю,Не знаешь ты, как тяжко я страдаю.
Видимо, упреки Пушкина мало подействовали на Амалию, и в следующем стихотворении он уже не пытается выяснять ее отношений с соперником, не требует для себя исключительности в отношениях с нею, а лишь молит ее о любви – хотя бы притворной, на любых условиях, но любви:
Как наше сердце своенравно!<Желанием> <?> томимый вновь,Я умолял тебя недавноОбманывать мою любовь,Участьем, нежностью притворнойОдушевлять свой дивный взгляд,Играть душой моей покорнойВ нее вливать огонь и ядТы согласилась, негой влажнойНаполнился твой томный взор;Твой вид задумчивый и важный,Твой сладострастный разговорИ то, что дозволяешь нежно,И то, что запрещаешь мне,Все впечатлелось неизбежноВ моей сердечной глубине.
Что пережил Пушкин за этот неполный год своей страстной любви к Алмалии Ризнич, мучаясь приступами ревности, он отразил много лет спустя, в XV строфе 6-й главы «Евгения Онегина»:
Да, да, ведь ревности припадка —Болезнь, так точно как чума,Как черный сплин, как лихорадка,Как повреждение ума.Она горячкой пламенеет,Она свой жар, свой бред имеет,Сны злые, призраки свои.Помилуй бог, друзья мои!Мучительней нет в мире казниЕе терзаний роковых.Поверьте мне: кто вынес их,Тот уж конечно без боязниВзойдет на пламенный костерИль шею склонит под топор.
В XVI строфе этой же главы Пушкин вспоминает о тех ужасных уроках, которые преподнесла ему мучительная любовь к той, которая неожиданно, в расцвете лет ушла из жизни:
Я не хочу пустой укоройМогилы возмущать покой;Тебя уж нет, о ты, которойЯ в бурях жизни молодойОбязан опытом ужаснымИ рая мигом сладострастным.Как учат слабое дитя,Ты душу нежную, мутя,Учила горести глубокой.Ты негой волновала кровь,Ты воспаляла в ней любовьИ пламя ревности жестокой;Но он прошел, сей тяжкий день:Почий, мучительная тень!
Искреннее чувство не могло долго уживаться с легковесным увлечением, а подозрения и ревность, питаемые притворством и изменами, вели к неминуемому разрыву. Тем более что в рождественскую неделю 1 января 1824 г. произошло событие, которое подлило масла в огонь: Амалия родила сына и нарекла его… Александром.
Первая реакция Пушкина была восторженная. Мыслимо ли! Любимая им женщина, прекрасная и возвышенная, – так ему, по крайней мере, казалось в тот момент, – родила сына. И когда! В самое Рождество… Аллюзии напрашивались сами собой:
Ты богоматерь, нет сомненья,Не та, которая красойПленила только Дух Святой,Мила ты всем без исключенья;Не та, которая ХристаРодила, не спросясь супруга.Есть бог другой земного круга —Ему послушна красота,Он бог Парни, Тибулла, Мура,Им мучусь, им утешен я.Он весь в тебя – ты мать Амура,Ты богородица моя![82]
(Курсив мой. –
А.К.).Богородица – это прекрасно. Особенно если в роли святого Иосифа оказался ее муж… Но все-таки: чей это сын? Конечно, имя Александр говорит о многом, но все же? «Ревности припадки» вспыхивают с новой силой и в конце концов приводят к серьезнейшей размолвке на грани разрыва:
Все кончено: меж нами связи нет.В последний раз обняв твои колени,Произносил я горестные пени.Все кончено – я слышу твой ответ.Обманывать себя не стану <вновь>,Тебя тоской преследовать не буду,Про<шедшее>, быть может, позабудуНе для меня сотворена любовь.Ты молода: душа твоя прекрасна,И многими любима будешь ты.
Стихотворение датируется февралем 1824 г., а в начале марта Пушкин без видимых причин уезжает в Кишинев. Эта поездка примечательна с точки зрения типологии поведения Пушкина. Любовные неудачи вызывали у него, как правило, неодолимое желание уехать куда-нибудь подальше или же затеять беспричинную ссору с последующим вызовом на дуэль. После неудачи с А. Олениной в 1828 г. он сразу же покинул Петербург, после неудачного сватовства к Гончаровой последовал отъезд из Москвы, который, кстати, он сам совершенно определенно мотивировал: «Ваш ответ… свел меня с ума; в ту же ночь я уехал… какая-то непроизвольная тоска гнала меня из Москвы; я бы не мог там вынести ни вашего (матери Н.Н. Гончаровой), ни ее присутствия». А в феврале 1836 года появление близ Натальи Николаевны Дантеса побудило Пушкина последовательно вызвать на дуэль С. Хлюстина, В. Соллогуба, князя Н. Репнина.
Вот и теперь: на следующий день после возвращения в Одессу Пушкин затевает ссору с каким-то неизвестным и вызывает его на дуэль. Только категорический отказ противника стрелять в Пушкина остановил поединок.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});