class="p1">В этот момент появился и Тум Ифанс, лицо его было покрыто красными пятнами и выражало лютую ненависть к роду человеческому.
— Какого дьявола вы тут возитесь, чертовы бездельники? Вы недавно здесь копались и поставили этот окаянный...
Заметив полицейского, он прикусил язык.
— Помоги нам, Тум Ифанс,— миролюбиво сказал Вил. — Мы переносим этот столб, чтобы он тебе не мешал.
— Неужто...— изумился Тум, и красные пятна на его лице слегка побледнели,— неужто удастся избавиться от этих проклятущих проводов, которые болтаются над моим полем... И он уперся плечом в столб.
Единственными посторонними наблюдателями, которые в то утро появились на дороге, были два англичанина в «ягуаре», направлявшиеся на рыбалку в верховья реки, прорезавшей долину. Полагая, что произошел несчастный случай, они, как истинные англичане, остановились, подошли и предложили свою помощь. Вил воспользовался их любезностью.
Наконец, столб, извлеченный из земли Тума Ифанса, величественно улегся на обочине, топорщась обрезками проводов на изоляторах. Вил повернулся к собравшимся и обратился к ним с речью. По щекам его катились слезы. Любовь к столбу я знал это — овладела всем его существом.
— Друзья,— начал он сдавленным голосом,— задумывались ли вы когда-нибудь, сколь неподдельна есть частица дерева? Даже по окраске и расположению сучьев этот столб не может быть ничем иным, кроме как самим собой. Единственное, что в силах изменить его, так это наше воображение. Каким вы способны его себе представить? Вообразите его тем, чего вам самим в вашей жизни не хватает. Для тебя, почтальон Харри, пусть он будет работой, которую ты потерял, а ведь без нее твоя жизнь стала уже не та. Для тебя, Хьюз, пусть это будет та женщина, на которой, как тебе казалось, ты женился. Для Гриффитса — это сержантские погоны, которые то и дело ускользают от него с тех пор, как он сюда прибыл. Для тебя, Тум Ифанс,— заботливая мать, которой ты никогда не знал. А для вас, джентльмены из «ягуара», пусть это будет неторопливая, ничем не омрачаемая жизнь на лоне природы, ради которой вы бежали из города в горы. Так неужели этот столб не заслуживает лучшего места? Неужели каждый из вас не чувствует себя обязанным что-нибудь для него сделать?..
Трудно описать, что тут произошло. По сути дела — ничего. Возможно, если бы эта туча, похожая на огромный мешок, не заслонила своей чернотой диск солнца или этот едва ощутимый, но леденящий кожу бриз не проник к нам за ворот, то Вил смог бы... что?
В памяти моей сохранилось лишь, как в течение минуты все внимали Вилу с широко раскрытыми глазами и ртами: почтальон Харри, инспектор Хьюз, полицейский Гриффитс, джентльмены из «ягуара», даже Тум Ифанс... и, конечно, я сам. Каждый из нас пребывал в состоянии сладостной расслабленности, обуреваемый мечтами, которые вместе с незримым ветром устремлялись к тому месту, где только что стоял столб. Во всем обширном мире ничего не существовало, кроме голоса Вила... и голоса Вила... и голоса Вила...
Следующее, что я увидел, было движение полицейского Гриффитса, который оборачивался к инспектору Хьюзу; на лице его медленно проступало сомнение, затем он пробормотал:
— Простите, Хьюз, это сделано... официально?
— Официально?— внезапно обеспокоенный, Хьюз принялся шарить в кармане в поисках сигарет.— Хм, черт подери... Полагаю, что так... Хм, черт, хотел бы я знать?
Верзила полицейский в синей униформе изучал бездыханный столб, покоившийся у изгороди, затем сделал глубокий официальный вздох.
— По-видимому, нам лучше... позвонить, Хьюз.
— Позвонить, Гриффитс?
— Соответствующим властям. В почтовое ведомство.
— О, да... В почтовое ведомство.
Краешком глаза я видел, как, словно видение, за поворотом дороги, скрытым зеленым кустарником, исчез велосипед Харри.
Разумеется, увозя самого Харри.
Тут взорвался Тум Ифанс.
— Я так и знал!— прорычал он, обнажая остатки пожелтевших искусственных зубов.— Я знал, что здесь идет какая-то мышиная возня. Знал, что вы, чертовы бюрократы, не способны решить даже пустячное дело. Должен этот окаянный столб стоять здесь или не должен? Неужто эти проклятущие провода снова будут болтаться над моим лучшим полем? Ну? Отвечайте мне, дурьи головы! Хьюз? Гриффитс?
— Наверное, будет расследование,— сказал Гриффитс.
— Расследование! Плевал я...
— Послушай-ка, Тум Ифанс. Как ты разговариваешь с официальными лицами? Я могу, не сходя с этого места, привлечь тебя к ответственности.
Это несколько охладило необузданный порыв Тума. Однако он еще осмелился проворчать:
— Во всяком случае, никто не может запретить мне забрать собственные колья.
Тум Ифанс вытащил из ямы оба кола. Подпертый ими край обрушился, и земля наполовину засыпала углубление. В довершение своего демарша Тум смачно сплюнул в полузасыпанную яму и побрел прочь, держа под мышками по колу, подальше от глаз бюрократов.
Оба англичанина все еще не сдвинулись с места и, застыв от изумления, созерцали зарождение протеста. Но задержались они ненадолго. Один, с пышными усами, обернулся к своему тщательно выбритому приятелю и произнес:
— Чертовски любопытное дельце.
Когда оба они удобно устроились в своем «ягуаре», усатый выглянул и на прощанье окинул взором присутствующих:
— Все это чертовски любопытно.
И они укатили; из открытого окна автомобиля торчали концы их удочек, готовых к рыбалке.
На месте действия остались полицейский Гриффитс, слюнявивший острие карандаша, инспектор Хьюз, мусоливший кончик сигареты, и я сам, начавший распускать нюни, а также Вил.
Суд был милосерден. Так, по крайней мере, говорят очевидцы. Каждого из нас присудили к уплате двух фунтов стерлингов плюс стоимость материалов и восстановительных работ; суд вынес частное определение в том, что Вилу следует показаться психиатру. Ученый эскулап признал, что действительно налицо симптомы шизофрении либо паранойи, а может быть, мании величия или одной из тех болезней с длиннейшими названиями, которые так ласкают слух цивилизованного человека.
Вряд ли нужно уточнять, что столб стоит на прежнем месте и к нему присоединены все провода, которые по-прежнему болтаются над полем Тума Ифанса. Выражение лица Тума, как и его валлийский язык, стало еще более красноречивым.
Но в погожие ночи, когда небо чистое и светит полная или ущербная луна, мы с Вилом отправляемся в поле на поклон к столбу. Я обхватываю столб ногами и вглядываюсь в его сверкающую поверхность до тех пор, пока луна не окажется над самой вершиной, и тогда ко мне приходит ощущение, будто я сочетался браком со светом. Вил снова начинает мечтать вслух, а я в очередной раз испытываю сладостное ощущение бездействия.
В конце концов в одно прекрасное утро Вил едва не уговорил