Читать интересную книгу Проклятие двух Мадонн - Екатерина Лесина

– А болото? Что он на болоте делал?

– Ну это у вас нужно спросить, что он делал, вы ж следили.

– Следила. Но не поняла, он сидел, как если бы… закапывал или раскапывал. Может, там клад зарыт? – Александра с задумчивым видом прикусила ложку и тут же сама возразила: – Да нет, зачем ночью идти… другое что-то, важное.

Важное, с этим Левушка был совершенно согласен, но думать о чем-то важном в начале третьего утра было тяжело, в голове вертелась одна мысль: что делать с Александрой? Провожать ее к дому? Значит, одеваться, выходить на улицу, где мокро, холодно и земля размокла от дождя. Оставить тут? А согласится ли? И кровать только одна… нет, все-таки лучше проводить.

Александра придерживалась такого же мнения.

Против опасений, на улице оказалось не так и плохо, от свежего, пахнущего водой и скошенной травой воздуха прояснилось в голове и рассказ Александры неожиданно приобрел новые оттенки.

Действительно, кому из Бехтериных понадобилось уходить из дома в дождь, тащиться ночью на болота, чтобы там что-то закопать? Спрятать? Или, наоборот взять? Вопрос – что: уж не тот ли кокаин, который так интересует Петра?

Но на болотах мокро и холодно – Левушка превосходно помнил, как замерз, дожидаясь приезда районников. Более чем странное место для того, чтобы хранить что-то ценное.

Снова начался дождь, мелкий, зыбкий, по всему видно, что надолго, до утра – точно, и Левушка с некоторой несвойственной ему неприязнью констатировал факт, что пока доберется до дома Бехтериных, а потом назад – промокнет до нитки. И Александра, поежившись, поплотнее закуталась в куртку.

– Вы извините, что получилось так, – в темноте не видно ее лица, но голос виноватый. Хотя в чем тут ее вина… в излишнем любопытстве разве что. И ведь убить же могли, и даже странно, что не убили.

А на болото Левушка наведается, завтра или послезавтра… не ночью, конечно, а днем, когда солнце, авось повезет и получится выяснить, что ж такого там пытались спрятать.

Или, наоборот, забрать.

Двери дома Бехтериных были заперты, что, впрочем, нисколько не удивило Левушку, он хотел было постучать в дверь, но Александра не разрешила:

– Я старым путем, тут просто, на балкон и вверх подняться, там дверь открыта. – И в доказательство своих слов она, уцепившись руками за кованую витую решетку, с обезьяньей ловкостью забралась наверх. – Если можно, не говорите никому, пожалуйста. Понимаете, не хочу, чтобы кто-то из них… они и так меня ненавидят, а тут еще и эта глупость…

Левушка кивнул, правда, сомневался, что в темноте она разглядела его кивок, и потому добавил:

– Не скажу.

– Спасибо. Огромное вам спасибо!

Куртку Александра вернула, но все равно, пока домой добрался, вымок, а из головы не шла мысль о болоте. Что же все-таки можно прятать в столь неподходящем месте?

Игорь

Сложившаяся ситуация не давала покоя даже во сне, точнее, она не давала спать, вклинивалась в мысли наяву, пробуждая в душе обиду и зависть. Пусть Дед в своем праве, он мог завещать деньги любому человеку, фонду или благотворительной организации… но содержанке… было в этом нечто до такой степени отвратительное, что хотелось бросить все, сесть в машину и уехать, оставив белобрысую наедине с проблемами, которые непременно возникнут.

Завещание – подстава, причем в равной степени и для Александры, и для семьи, которая вдруг перестала существовать. А Игорю, значит, отводится роль охотника.

Он не хотел играть роль ни охотника, ни жертвы, ни какую бы то ни было иную. Решение поговорить с Александрой созрело давно, вот только Бехтерин все откладывал неприятную беседу, перебивая ее другими делами.

И сегодня тоже, белобрысая весь день просидела у себя в комнате, Игорь несколько раз подходил, но постучать так и не решился.

Потому что трус… так Васька сказал, и мать молча поддержала брата. И тетушка тоже. А Мария никого не поддерживала, Мария была сама по себе, курила, бродила из комнаты в комнату с мрачным видом и если с кем и заговаривала, то лишь с Татьяной. И лишь для того, чтобы поддеть. Татьяна отвечала молчанием, в котором Игорю чудилось что-то от обреченности.

И на этом фоне Ольгушкино сумасшествие выглядело почти нормой.

Хлопнувшая дверь нарушила мысли. Странно, почти четыре, а кому-то не спится… кому?

Оказалось, белобрысой, с нею Игорь столкнулся в коридоре и отчего-то совсем не удивился. Беспокойная. И пришла с улицы, вон, на волосах блестят капли дождя, а на лице застыло виновато-испуганное выражение.

– Вечер добрый. – Она прижалась к стене и смотрела… снова дым и болотные огоньки в глазах, на щеке мокрый след, не то слеза, не то дождь.

– Скорее уж утро. Гуляли?

– Н-ну да… гуляла.

– Очередная маленькая тайна? – Игорю хотелось прикоснуться и не хотелось уходить, пусть разговаривать в коридоре и неудобно, но если позволить ей отступить в комнату… сбежать.

– Д-да. – Глаза темнеют, медленно, будто наполняющий их дым разрастается, сгущается, свивается нитями. – Не смотри на меня так.

– Как «так»?

– Как ты сейчас… это неправильно, Игорь.

– Почему? – Ему нравилось смотреть, и дотрагиваться нравилось. Только она права, неправильно, и смотреть неправильно, и дотрагиваться он права не имеет. Но тогда хотя бы разговор. Не в коридоре, где несмотря на столь поздний – или ранний – час может кто-нибудь появиться.

На разговор Александра согласилась. И на место для него тоже. Почти капитуляция…

– Она улыбается. – Александра коснулась руки Скорбящей Мадонны, жест то ли хозяйский, то ли просто любопытствующий, Игорю он не понравился. Картины следовало убрать отсюда, отослать или вообще выставить на продажу, однако после оглашения завещания Игорь совершенно забыл про Мадонн. И вот теперь снова.

– Плачет и улыбается… ты когда-нибудь думал, о чем или о ком она плачет?

Никогда. Не хватало еще о картинах думать.

– В первый раз мне показалось, что ее слезы – это ложь, обман, притворство, что на самом деле она прячет за ними улыбку.

– А теперь? – В электрическом свете лицо Мадонны поражало неестественной бледностью, почти прозрачностью, а роза в руке выделялась ярким желтым пятном.

– Теперь? Не знаю. Плачет. Может, о себе? О том, что чего-то не сумела или не поняла… ошиблась где-то.

– Пить будешь? – Игорь достал бутылку.

– Коньяк? Без кокаина, надеюсь? – Александра слабо улыбнулась.

– Коньяк. Без кокаина.

Бокал в ее руке кажется непомерно большим, темный янтарь напитка слабо светится отраженным электрическим солнцем, и пальцы Александры тоже светятся. И нарисованные нимбы над головами обеих Мадонн. Повернуться к ним спиной, чтобы не видеть, чтобы не думать, чтобы вообще забыть об их незримом присутствии. Кажется, он все-таки заразился от Деда.

Нету больше Деда, зато есть Александра, случайный игрок, то ли жертва, то ли, наоборот, победитель. Мелькнула мысль, что она больше всех выгадала от этой нелепой коньячно-кокаиновой смерти, и подозрение…

Александра не знала о завещании. Никто не знал.

– Ты тоже считаешь, что убила я? – Холодный тон и озвученный вопрос, на который Игорь не знает, как ответить.

– Скажи, ты веришь, что я не знала о завещании? Просто не знала, и все? Я не просила, я даже подумать не могла, что он способен на такое, и… если совсем откровенно, не верю.

– Чему? – собственный голос приглушен, и чудится усталость. Никому нельзя показывать свою усталость, он не имеет права, мать надеется, и тетка тоже, и остальные. Даже белобрысая надеется, хотя и скрывает эту надежду за притворной настороженностью.

– Всему этому. Ну, понимаешь, я для него никто, случайный человек, эпизод… в последний раз он разговаривал со мной как… как с наемным работником. Отчета требовал. – Она нервно дернула плечом, будто отгоняя неприятное ощущение. – И я отчиталась, он имел право знать… он – наниматель, я – по найму. Примерно так. Исполнительных ценят, но не им завещают миллионные состояния.

– А он взял и завещал. – Коньяк в бокале оказался удивительно безвкусным.

– Взял и завещал. Такая вот странная прихоть… а завтра меня убьют, деньги вернутся к тебе, но при определенном везении и ловкости с твоей стороны убийца отправится за решетку. Он ведь на это рассчитывал, верно? Нет, конечно, ты можешь предотвратить преступление… если хватит благородства, только я в рыцарей не верю!

– А в деньги?

Синие глаза вновь клубятся дымом гнева, а волосы почти высохли, рассыпаются теплым золотом, пухом… почти нимбом. Но все равно не похожа на этих, нарисованно-равнодушных, замерших в вечной страсти, Александра живая, теплая… на шее нитью бьется пульс, а вокруг черных зрачков светлое, в белизну кольцо.

– В деньги – верю, – отвечает она. Улыбается. Эта улыбка неприятна, неуместна, притворна… стереть.

Он не хотел целовать ее… не хотел прикасаться, само как-то вышло. Некрасиво, подло, что по отношению к Деду, что по отношению к Ольге, быть может, оттого эта случайная, сдобренная коньяком и ночным покоем, любовь имела горький привкус боли.