Читать интересную книгу Проклятие двух Мадонн - Екатерина Лесина

– Не думала, что это имело отношение к его смерти.

– Неужели? Не думала… тут никто ни о чем не думает, разве что о деньгах. А может, наоборот, думала… кокаин мой, значит, и убила я, а ты чистая.

– Зачем мне его убивать? Он не собирался на мне жениться, это шутка была, розыгрыш. Через две недели я бы просто уехала, и все. Иван Степанович обещал заплатить, и неплохо, а теперь денег не будет. Поэтому убивать его было невыгодно.

– Ну да… – Она поднялась, одной рукой опираясь на стену. Руки дрожали, а на светлой майке расплывались мокрые пятна пота. – Не будет. Теперь денег ни у кого не будет… вечером это… нотариус завещание станет читать, тебе тоже спуститься бы.

– Зачем?

– А шутки ради. Пусть понервничают, уррроды.

Именье Коружского встретило созвездьем огней, больших и малых. Китайские фонарики, старинные факелы, варварские костры… ничего подобного Настасье не доводилось видеть. Главная аллея полыхала, не сгорая, мелкие светлячки в пышных кронах, огненные змеи в траве, пламенные одеяния у статуй…

– Николя, разве такое возможно? – поинтересовалась матушка, с любопытством оглядываясь вокруг.

– В наш век науки возможно многое. – Отец был непривычно задумчив. – Огонь без света, и свет без огня… Россия – страна сумрака, здесь тьмы больше, нежели света.

– Ненавижу, когда ты начинаешь говорить подобным образом. – Маменька снова нахмурилась. – Нет, пожалуй, здесь небезопасно. Лизонька, будь добра, не подходи к огню близко.

А про Настасью словно и не вспомнила. Ну и ладно, все одно радости с этого вечера никакой, и Настасья принялась гадать, каким это волшебным образом Коружскому удалось сотворить с садом подобное великолепие.

Дмитрий встретил гостей вежливой улыбкой, поцеловав маменькину руку, обратил взор на Лизоньку…

– Отрадно видеть, что и на земле порой встречаются ангелы… – Лизонькину руку он держал чуть дольше дозволенного, и Настасья окончательно пала духом.

– А звезду нынче заточили в кокон… что ж, тем ярче будет пробуждение.

От этих слов в душе зародилась глупая надежда… которая, впрочем, весьма скоро угасла, раздавленная помпезной роскошью торжества. Громкая музыка, раздражающе-резкий, навязчивый запах толпы, круговерть масок… разговоры, смех, приглушенный шепот, стыдливо прикрываемые веерами улыбки, в которых Настасье чудилась насмешка.

И Дмитрий танцевал с Лизонькой… второй танец, не подряд – это было бы чересчур уж вызывающе, но… Настасья следила, отмечая мелкие, незаметные прочим гостям детали. Она читала этот танец в каждом его движении, выверенном и вместе с тем недозволенно-личном. Рука в руке… интересно, Лизонька дрожит, ощущая сквозь тонкий шелк перчатки тепло чужого тела? Или она рада? Улыбается, глядит в глаза, и ресницы трепещут, роняя тени на бледные щеки…

У ненависти вкус шампанского, легкие пузырьки боли щекочут нёбо, горчит обида, и легкой сухостью во рту остается злость.

– До чего милая пара, – вздохнула престарелая тетушка Мари. – Они удивительно подходят друг другу. Милая моя, когда свадьба?

Маменька не ответила, а Настасье пришлось прикусить губу, чтобы не закричать, не швырнуть правду в лицо этим… этим старым клушам, не способным понять, насколько глубоко ранят эти слова. Не будет свадьбы, не с ней, не с Лизонькой… он же Настасью любит.

– Признаться, разговоров о свадьбе не шло, но… они и вправду смотрятся весьма мило. Лизонька – настоящий ангел…

Настасья взяла с подноса еще бокал, заработав неодобрительный маменькин взгляд. Ничего, сегодня можно, сегодня вечер такой… огненный, сердце толкает пламя по венам, выжигая воздух, и Настасья почти задыхается… выйти, прочь из зала, от духоты и какофонии ароматов, людей и разговоров.

Июньская ночь тепла и привычно ласкова, потесненная огнями темнота отползла в глубь парка, затаилась испуганным зверем, издали наблюдая за происходящим. Настасья шла по дорожке, не особо задумываясь над тем, куда идет, просто лишь бы подальше от дома, в тишину и дурманящий аромат цветущей сирени.

Но видимо, парковые аллеи спланированы так хитро, что Настасья, сама того не заметив, вышла к полыхающему пламенем двору и уже было собралась снова нырнуть в темноту, но не успела.

– Анастаси! Вот ты где! – Лизонька счастливо улыбалась, щеки ее горели ярким румянцем, а распущенные волосы пребывали в том милом беспорядке, который лишь придает очарования. Прикосновение было неприятно, но Настасья вежливо улыбнулась.

– А я начала волноваться! Здесь так весело, правда? А Дмитрий обещал нечто особенное… пойдем. – Лизонька настойчиво тянула за собой. – Огонь – это так необычно… Мари считает, что претенциозно и опасно, но мне кажется, она просто завидует, что сама до такого не додумалась. Ох, Анастаси, в этом наряде ты выглядишь такой взрослой, мне даже не верится, что ты – моя сестра.

– Отражение, – пробормотала Настасья.

– Что?

– Отражение, помнишь? День и ночь едины…

– Ах это, – Лизонька небрежно отбросила прядь волос со лба. – Неужели ты и вправду поверила в эту чепуху? Ой, смотри, кажется, это здесь…

Тропинка вывела на поляну, самую обыкновенную, подсвеченную все теми же китайскими фонариками и окруженную плотной стеной кустарника. Трава переливалась темной зеленью, воздух пах сиренью и немного дымом, а в самом центре белым кружевным шатром стояла беседка.

– Мило, – вежливо заметила Настасья. Пожалуй, отыщи она беседку самостоятельно, то лишь порадовалась бы уюту и спокойствию этого места, но Лизонькино присутствие вызывало глухое раздражение.

– Это будет сюрприз, – доверительно шепнула сестра. – Специально для тебя…

– От кого?

Лизонька лишь улыбнулась и приложила палец к губам, намекая на тайну. Но Настасья поняла…Сюрприз, только для нее… злость и раздражение моментально ушли, а сердце заколотилось, радостно и счастливо.

– Я скажу маменьке, что тебе стало дурно и ты отдыхаешь в саду.

– Спасибо. И… Лиза, я очень тебя люблю.

Та кивнула и, взяв Настасью за руки, тихо сказала:

– Я тоже тебя люблю…

В беседке темно, сквозь ажурный потолок просвечивает небо, и даже звезды видны, смотрят вниз, завидуют Настасье, и пускай, она неимоверно счастлива… скоро придет Дмитрий и…

Беседка вспыхнула, резко, оглушительно ярко, в одно мгновение превратившись в огненную клетку. Рыжие ленты огня обвивали дерево, ласково и нежно, роняя вниз медовые капли пламени, рассыпаясь искрами и разливаясь густым опасным жаром…

Страха не было, лишь безмерное удивление и странное, не поддающееся разуму оцепенение, вот он, выход, рядом, всего-то и надо проскочить меж огненных створок, а она и шелохнуться не в силах… и в голове только и мыслей, что маменька заругается, увидав прожженное искрами платье. Черные пятна на атласе, черные прорехи неба в огненной крыше, черная трава там, снаружи… тонкая нить пламени поползла по подолу… сбить, убрать, ладонями, болью выжигая немоту. Позвать на помощь… платье занялось, и волосы, и маска в руке полыхнула рукотворною звездою.

Прочь, бежать, выпасть на траву, сбивая пламя… батюшка говорил, что земля гасит… когда? Настасья не помнила. Земля холодная, остужает, успокаивает боль в обожженных руках, а из глаз сами собой сыплются слезы.

За что?

– Боже мой, Настя! Ты была внутри? Какой ужас… – Маменькин голос пробивается сквозь боль и обиду, и хочется, как в детстве, прижаться к груди, в кольцо теплых рук, вдохнуть маменькин запах и укрыться от всего мира.

А маменька отстранилась, ну да, неприлично же выказывать эмоции на людях… и платье грязное, в комках земли и раздавленных травинках.

– Врача! Немедля! Я предупреждала, что это опасно! Николя, мы немедленно отправляемся домой… Николя!

Почему она говорит так громко? И откуда здесь столько людей? Стоят, смотрят с брезгливостью и страхом, перешептываются, переглядываются… пришли посмотреть на то, как Настасья горит? И Лизонька здесь же, трогательно опирается на руку Коружского, а на лице – не страх, скорее недовольство…

– Она хотела меня убить… – Сиплый голос, и слов не слышно никому, кроме маменьки. – Лиза… Лиза хотела убить меня…

– Бедная моя девочка, твои нервы и без того были расстроены, а теперь и вовсе… такое несчастье… Дмитрий, ваши огненные забавы едва не довели до беды…

Шепот нарастал, костяные листья вееров плясали на невидимом ветру, а огненные нити огня стонали, звуки отдавались в висках горячей болью, и Настасья, зажав уши ладонями, заплакала…