Психопатология, любовные послания
и монах-авантюрист
Измышления насчет адюльтеров царицы долго тешили воображение столичного общества. История о половой связи Александры Федоровны и Григория Распутина оказалась куда более прилипчивой, чем аналогичный сюжет об ее отношениях с генералом А. А. Орловым. Осталось неизвестным, была ли сама «прелюбодейка» о том осведомлена, но, думается, если и была, то от этой новости точно уж не упала бы в обморок.
Александра Федоровна слишком хорошо знала нравы петербургского света, чтобы питать какие-либо иллюзии насчет отношения его к своей персоне. Ее волновал лишь один вопрос, который она нередко задавала близким знакомым: «Когда же меня оставят в покое?» Тогда ответа не было. Теперь же, по прошествии уже скоро целого столетия со времени тех событий, можно сказать определенно: никогда! Объяснить, почему последнюю царицу до сих пор изображают «развратной Брунгильдой», почему этому верят и почему эти гнусности публикуют, может лишь сексопатолог. Историк здесь бессилен. Он лишь приводит факты, исследует обстоятельства, но анализировать черные глубины человеческой психики — удел другой профессии.
Оказавшись вскоре после революции в Англии, Лили Ден была потрясена тем, как на берегах туманного Альбиона оценивали и интерпретировали историю падения монархии в России. Никакого сочувствия к поверженным и уничтоженным правителям там не наблюдалось. Особо негативное отношение вызывала внучка королевы Виктории — последняя царица Александра Федоровна. Ей вменяли в вину многое, в том числе и связь с Распутиным. Мы точно не знаем, с кем именно общалась в Англии упомянутая дворянка-беженка, но уж точно не с грузчиками в лондонском порту.
Ден была не просто удивлена, а шокирована и потрясена именно тем, что «добропорядочные англичане», все еще исповедовавшие тогда пуританские нравы Викторианской эпохи, так легко принимали на веру непристойности, которые касались не только каких-то там «диких русских», но и затрагивали честь и достоинство британцев. Об этом в Англии никто не задумывался, но ведь дело обстояло именно так. Если Александра Федоровна, выросшая в Англии, при дворе любившей ее королевы, смогла отринуть все нормы приличий, перешагнуть через границы добропорядочности и броситься в «пучину разврата», то, следовательно, славное английское воспитание имеет большие изъяны.
Для Лили Ден слушать грязные намеки относительно морального облика покойной Александры Федоровны было нестерпимо. Она взялась за перо, прекрасно понимая, что ее слабый голос вряд ли перебьет слаженный хор очернителей. Но она не могла молчать и затронула тему, которая ее лично ранила. В 1922 году в Лондоне вышла небольшим тиражом ее книга на английском языке «Подлинная царица». Не обошла Лили Ден стороной и «щекотливый сюжет» об отношениях Распутина и Александры Федоровны.
«Касаясь этой темы, я испытываю невыносимую боль, но я не вправе уйти от ответа на вопрос. До меня доходили самые отвратительные сплетни, касающиеся Ее Величества; якобы в порыве жертвенности она сама отдалась Распутину и отдала ему милых своих девочек для того, чтобы доказать, что плотская жертвенность угодна Богу. О таких чудовищных вещах не могло быть и речи. Но когда я выступала в защиту Государыни и заявляла, что Распутин ничем не примечательный человек с неприятной внешностью, неопрятными манерами и отталкивающий во всех отношениях, мне возражали, что такого рода дефекты ничего не значат в глазах некоторых особенно чувственных особ».
Ден, близко знавшая царицу и лично знакомая с Распутиным, была озадачена столь странной уверенностью людей, которые хоть названных лиц никогда в жизни не видели, но были убеждены в своей правоте. Подруга царицы пыталась переубедить оппонентов.
«Я указывала на бесспорный факт, что Ее Величество была крайне брезгливой женщиной, что «животное» начало было ей чуждо, что моральные ее устои были чрезвычайно строги — столь же строги, как и у ее бабушки, королевы Виктории. И что же я слышу в ответ? Дескать, многие брезгливые и чересчур нравственные женщины часто бывают повинны в невероятных грехах благодаря их брезгливости и высокой нравственности. Если такие примеры известны, то почему бы не причислить к таким женщинам и императрицу? На каждом шагу я слышу подобные отвратительные россказни, и при этом сплетники с сочувствием добавляют: «Но ведь вы любили императрицу». Да, это так. Но я еще и знала императрицу».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Опровержения очевидца не меняли представлений британцев. Более того, факт близкого общения с царицей вменялся в вину и сразу же вызывал подозрение, что этот человек, то есть Ден, сама «не без греха». Лили мало заботила личная репутация, ей лишь хотелось донести до людей правду об убитых и оклеветанных. Несмотря на все ее старания, на умонастроения современников и потомков аргументы знающего человека не производили должного впечатления. Люди верили лишь тому и лишь в то, во что хотели верить, что могло без лишних «затей» объяснить проблемы дня нынешнего и дня вчерашнего.
Упомянутые «россказни» пленяли не только несведущих англичан. Их с какой-то маниакальной одержимостью принимали и подданные царя. За десять лет до того, как Лили Ден опубликовала полные грусти и возмущения воспоминания, в Петербурге уже не было салона, где бы живо не обсуждали «триумф Гришки», причину которого многие усматривали как раз в интимной близости царицы и сибирского мужика.
В 1911–1912 годах дневник упоминавшейся уже генеральши Богданович переполняют эмоциональные заметки самого чудовищного содержания. В дом на Исаакиевской площади гости приносили вести, одну безрадостней другой, и семидесятилетняя хозяйка находила в себе силы все их выслушивать, а затем самое «ужасное» заносить в дневник. Благодаря стараниям генеральши мы имеем в распоряжении своеобразный «эпикриз» из истории психопатологии столичного общества. Приведем некоторые наиболее типичные выдержки из сего показательного документа.
«С печальным, подавленным чувством сажусь писать. Более позорного времени не приходилось переживать. Управляет теперь Россией не царь, а проходимец Распутин, который громогласно заявляет, что не царица в нем нуждается, а больше он, Николай. Это ли не ужас! И тут показывает письмо к нему, Распутину, царицы, в котором она пишет, что только тогда успокоится, когда прислонится к его плечу. Это ли не позор!» (18 февраля 1912 года). «Весь Петербург так взбудоражен тем, что творит в Царском Селе этот Распутин… У царицы — увы! — этот человек может все. Такие рассказывают ужасы про царицу и Распутина, что совестно писать. Эта женщина не любит ни царя, ни Россию, ни семью и всех губит» (22 февраля 1912 года).
Итак, «весь Петербург был взбудоражен» уже в начале 1912 года. Это возбуждение в огромной степени вызывалось «надежными сведениями», которые как раз в этот период получили широкое хождение в публике. Речь идет о посланиях царицы своему «Другу», тексты которых интерпретировались как признания любящей женщины мужчине.
«Возлюбленный мой и незабвенный учитель, спаситель и наставник. Как томительно мне без тебя. Я только тогда покойна, отдыхаю, когда ты, учитель, сидишь около меня, а я целую твои руки и голову свою склоняю на твои блаженные плечи. О, как легко, легко мне тогда бывает. Тогда я желаю мне одного: заснуть, заснуть навеки на твоих плечах, в твоих объятиях. О, какое счастье даже чувствовать одно твое присутствие около меня. Где ты есть? Куда ты улетел? А мне так тяжело, такая тоска на сердце. Только ты, наставник мой возлюбленный, не говори Ане о моих страданиях без тебя. Аня добрая, она — хорошая, она меня любит, но ты не открывай ей моего горя. Скорее приезжай. Я жду тебя и мучаюсь по тебе. Прошу твоего святого благословения и целую твои блаженные руки. Вовеки любящая тебя М.».
Даже тот, кто впервые видит вышеприведенный текст, без особого труда может догадаться, что речь идет о письме царицы своему «дорогому Григорию». В пользу этого говорит и прозрачный намек на «Аню», несомненно Вырубову, и подпись «М» — сокращенное от неофициального титулования царицы в придворном кругу: «Мама земли русской» (Николая II называли соответственно «Папа земли русской»).