Читать интересную книгу Европа кружилась в вальсе (первый роман) - Милош Кратохвил

— Вы знаете о том, что Ганспетер застрелился? Чайное общество госпожи Термины мигом притихло.

— Быть этого не может!

— У баронессы Чехени. Представляете? Досказал одну из своих излюбленных циничных историй — знаете, эту, о гибели «Титаника»? — и не успели оглянуться, как он выхватил револьвер и выстрелил себе в висок. Как это безвкусно.

— Какая бестактность!

— Все поэты сумасшедшие.

— Что вы имеете в виду, моя дорогая?

— Иначе с чего бы они сочиняли стихи?

Ежегодный бал-маскарад в венской опере отличается тем, что это бал, на котором не танцуют.

Конечно, здесь неутомимо трудятся несколько оркестров, но танцевальной музыки они не играют; согласно другому предписанию, дамы должны являться непременно в масках, в то время как для мужчин достаточно фрака и узкой полумаски.

Именно благодаря этой особенности балы-маскарады в опере пользуются успехом и именно поэтому туда вхожи лишь представители высшего общества. Помимо прочего, эти балы — удобнейший случай повидаться с возможно большим числом знакомых сразу или же завязать отношения с теми, с кем иначе свести знакомство было бы затруднительно.

Этому соответствует и содержание разговоров, которые здесь ведутся, разговоров, лишь время от времени прерываемых доставкой напитков или холодных закусок, приносимых лакеями из многочисленных буфетов.

Пока дамы (всегда на таком балу сыщется кружок приятельниц) развлекаются свежими сплетнями кто, с кем, когда и где или об актрисе госпоже Шратт и императоре (правда, эта область абсолютно достоверных сведений все более скудеет год от года), мужчины предаются дебатам на более серьезные темы, и чем выше их общественное положение, тем они безапелляционнее.

— Умоляю, хватит уже об этой Сербии! Это тянется столько лет, а ведь по существу это бесконечные тяжбы ни из-за чего. Эдакая война мышей и лягушек! Потому что на Балканах прекрасно знают: провоцировать нас сверх меры рискованно. Вспомните хотя бы их войны двухлетней давности; Сербия хотела выйти к Адриатике, мы сказали «нет», и Сербия к морю не вышла! А Турция? Мы удержали ее на европейском континенте, так что ж вам еще?

— И тем не менее Балканы — котел, который не перестает бурлить. Взять хотя бы Сараево. Правильнее всего сказал об этом маркграф Палавичини, когда он был еще германским послом в Константинополе. Впрочем, сказал он это не мне, а графу Чернину, от которого я это и слышал: единственная возможность избежать войны с Россией — это отказаться от своего влияния на Балканах, просто уступить эту сферу русским. Но позволить себе этого мы не можем, иначе Австрия тотчас перестанет быть в глазах европейцев великой державой.

— А знаете, что просил передать Мольтке из Берлина нашему Конраду? Любая отсрочка войны уменьшает наши шансы! И было это, между прочим, в мае! А если уж просят такое передать шефы союзных генеральных штабов…

— Я вот слушаю вас и диву даюсь. Да ведь нам с нашим союзником Германией бояться некого! При одном условии: если Англия не выступит против нас. А на этот счет я могу вас заверить, у Англии сейчас других забот по горло: с прошлой осени у ирландских сепаратистов есть даже собственное временное правительство в Белфасте и даже собственная добровольческая армия. Тысяч сто под ружьем! Кстати, пикантная подробность: оружие ирландцам поставляют германские оружейные заводы!

Вид на Париж с вершины лестницы, ведущей к церкви Сакре-Кер, был поистине захватывающий. Необозримое море бурной жизни, которая кишела на улицах и угадывалась под крышами тысяч домов, которая струилась по невидимым лестницам на дневной свет и вновь исчезала за дверьми мастерских, магазинов, кабачков.

А когда все это освещалось солнцем…

Молодой Шарбо стоял наверху, правой рукой опершись на перила, а левой обняв за плечи Мариетту. Ему так хотелось чем-нибудь развеселить ее. В эту минуту он испытывал к ней почти отеческие чувства, хотя она была почти на два года старше его, но какое это имеет значение! С какой стати терзаться из-за этого, коль скоро все остальное он уже уладил! Однако это «все остальное» по-прежнему нагоняло страх на Мариетту. Он это чувствовал. Он это знал. К счастью, самое плохое было у обоих уже позади: Штефи он навсегда прогнал ко всем чертям. Теперь Мариетта жила с ним, Шарбо, хотя невесть почему упорно отказывалась выйти за него замуж. Но он был уверен, что теперь-то не потеряет ее. К тому же он вовсе не был зеленым юнцом, а главное, мнил, будто жизнь уже научила его отличать существенное от несущественного, разбираться, что в жизни важнее всего.

Он работал у Пежо. По автомобильному делу. На самых, самых, самых современных станках нового века. Этого нового, великолепного века. Он любил свою работу, любил преображение металла, который из бесформенной заготовки превращался под его руками в строго продуманную деталь, обретая тем самым смысл — смысл, присущий всему в природе. Вот и эта мертвая часть ее вдруг оживает и, соединяясь с другими, начинает двигаться, жить. И он — один из тех, кто этому способствует!

Он привлек Мариетту к себе:

— Вот так-то. Мы живем в эпоху чудес. Это великолепно! Понимаешь, сейчас такие возможности… Собственно, все постоянно движется вперед, все постоянно усовершенствуется, автомобили ездят все быстрее… Как-то раз я оказался в компании, ну просто в одном кафе, и там один паренек читал стихи. Я, конечно, в этом так не разбираюсь, как ты, ведь ты сама декламировала, но помню по крайней мере смысл одного стихотворения: вроде того, что уже сейчас мы живем как бы в будущем и каждой сделанной нами новинкой словно бы затыкаем еще одну брешь, через которую на мир могла бы обрушиться пагуба… Так улыбнись же, Мариетта!

Когда слово взял генерал Фалькенгейн, все в потсдамском штабном казино, разумеется, мгновенно притихли.

Генералу даже незачем было говорить столь громовым голосом, в котором выразилось нынче его возмущение:

— Когда я вспоминаю о том, сколько лет тому назад мы начали заботиться о перевооружении нашей армии!.. А главное, об укреплении наших военно-морских сил, да еще — я это особенно подчеркиваю — с каким риском в международном плане!.. А наш так называемый союзник? Ведь численность австрийской армии просто вопиюще мала! А ее боеготовность? Я уже не говорю об афере полковника Редла, продавшего русским весь ауфмаршплан{[67]} австрийской армии в Галиции. И ради эдакого соседа-разгильдяя мы в критическую минуту должны проливать немецкую кровь!

— При всей этой игре в жупелы, каковыми выставляют нашего брата, никто нас, социалистов, не принимает в расчет. Похоже, наши вожаки не видят дальше собственного носа! И когда нынешним летом они созвали в Вене международный съезд социалистов…

— Мы здесь дискутируем о важных проблемах, а вы болтаете о Пикассо!

— Но ведь этот троглодит хочет, чтобы художник изображал только то, что доступно его троглодитову пониманию!

— Меня бесит, что он пишет белиберду, которая никому не понятна. Он ведь ваш, а именно вы утверждаете, что искусство должно обществу служить…

— Минутку! А кто сказал, что вы видите действительность правдивее, чем он? Кто сказал, что собственному видению мира он обязан предпочесть ваше видение мира? Какое вы имеете право навязывать ему свое?

— Ну я вам вот что скажу: этакой заумной мазни…

— Ну, ну, договаривайте!

— Я ее просто боюсь.

— Таких картин?

— Собственно, не их самих, я боюсь за человечество, коль скоро оно способно…

— А что, если такой художник именно этого и хочет?

— Чтобы я испытал страх? Хорошенькое дело, разве искусство должно пугать?

— Горе эпохе, в которой искусство не колеблет землю!

— Что это вы еще такое придумали?

— Это не я, я не настолько умен. Это Карл Краус.

— Я даже придерживаюсь той точки зрения, что покушение упрочило наше внутреннее положение. Благодаря тому, что de facto{[68]} было снято напряжение между замком и Бельведером.

— В этом вы отчасти правы. Император весьма метко называл Австрию старым домом со множеством съемщиков. Само собой, в нем не обходится без ссор и склок, но их причины следует осторожно устранять путем постепенных реформ. Радикальная перестройка была бы весьма рискованной. А Франц Фердинанд как раз и норовил одним махом изменить все в корне.

— Пожалуй, теперь и венгры станут сговорчивее. Уйдет эта вечная раздражительность в отношениях с Веной.

— И вы удивляетесь венграм? Но ведь вы знаете два крылатых изречения покойного наследника?

— Одно знаю, дескать, венгры — это усы, и только.

— А еще он сказал, что со стороны этих господ было бестактно переселяться в Европу. Между прочим, неплохо, а?