Читать интересную книгу Человек будущего - Андрей Буровский

И «хорошенький прапорщик» кидается к солдатам, чтобы спасти ребенка.

«— Я думал, что это они ребенка хотят убить, — сказал он»[55].

Что, видимо, случаи были? Впрочем, что спрашивать — сыну Садо было 12 лет. Именно из него мститель уже не вырастет, все правильно.

У Толстого вообще нет приподнятого отношения к реальности, есть спокойное, легкое принятие действительности такой, как она есть.

Правда, в литературе XIX века и апологетики бытового насилия немного. Так, очень спокойное упоминание самого факта, как чего-то совершенно обыденного и нормального.

Так же обыкновенно убивают «лишних» ребятишек в деревнях. «Незамужняя женщина эта, — пишет Л.Н. Толстой, — рожала каждый год и, как это обычно делается по деревням (курсив мой. — А.Б.), ребенка крестили, и потом мать не кормила нежеланно появившегося, не нужного и мешавшего работе ребенка, и он скоро умирал от голода»[56].

Протыкают в спину штыком 12-летнего ребенка те, на чьих глазах убивали голодом детей в их родной деревне.

В Европе еще во время Англо-бурской войны 1899— 1902 годов никто не отрицал насилия и жестокости, совершенных СВОИМИ. Жестокость никто не пытался переложить на ЧУЖИХ, на «них» — как «их» отвратительное свойство. В английских газетах появлялись описания типа этого: «Мы штурмом взяли высоту и попрыгали в окопы. Буры поняли, что им не уйти. Они побросали ружья, упали на колени, подняли руки вверх и взмолились о пощаде. Тут-то мы им и показали пощаду — длинной ложкой![57]» (Длинная ложка — жаргонное наименование винтовочного штыка.)

Воспитание будущих насильников

Люди, читавшие эти статьи. Люди, которые страшно радовались эффективности пулемета, жили в таком интенсивном поле жестокости и насилия, которое современному человеку, по прошествии всего ста лет, трудно себе даже вообразить.

В этом поле на ребенка с самого раннего возраста обрушивается не прикрытое ничем, торжествующее насилие. А вокруг, в мире, в котором он живет, жестоки все: государство, общество, семья, сам экономический строй. Причем насилие и жестокость никто и не думает скрывать.

Дети, которые выросли в пулеметчиков армии лорда Китченера, не только много раз подвергались насилию, но и сами практиковали насилие. Они наблюдали убийства по суду, смерть на эшафоте и телесные наказания взрослых людей — причем не тайком. Нет, такого рода зрелища считались важной частью воспитания и заботливо организовывались старшими.

О насилии постоянно говорила пресса, литература, после появления кино — и кинофильмы. Причем говорила не как о чем-то уродливом и неприятном, а как о повседневной норме.

Кроме того, дети имели доступ к оружию и имели возможность попрактиковаться в его применении.

Современного читателя немало поразит и сцена из раннего романа Киплинга, в которой дети совершенно свободно покупают револьвер и почем зря палят из него непосредственно в черте города: тренируются[58]. Вопрос — к чему же готовятся 11 -летние девочка и мальчик, герои Киплинга? Какова цель этого рода тренировки? Но именно во время этой тренировки главный герой получает травму, которая в дальнейшем будет стоить ему зрения.

У Чехова есть сцена, в которой 15-летний мальчик стреляется. У него нет проблем с тем, чтобы достать оружие: продается на каждом углу.

Фактически их прямо готовили к участию в насилии, в том числе и в самых жестоких формах — в убийствах себе подобных.

Разумеется, некий «фон бытового насилия» есть в абсолютно любом обществе, в том числе и в современном. Вопрос, каков именно этот «фон» и насилие какого уровня признается в обществе «нормальным». И как относится общество к проявлениям разных видов насилия?

И в наше время вполне могут убить мальчика лет 14. Но когда двух мальчиков убили во время уличного развлечения, драки «стенка на стенку», Суриков описывает убийство, которое фактически часть повседневности, норма, обычный бытовой эпизод жизни города. Сам факт такого развлечения уже показателен. За 3 года обучения Сурикова в уездном училище убили двоих. Как видно, смертные случаи происходили регулярно, хотя и редко.

Разумеется, никто не пошел под суд, никто и не считался виноватым — хотя, конечно же, был известен тот, кто нанес роковой удар. Ну, сильный дядя вполне честно двинул по голове, что разрешается, свинчатки в перчатке не было, все нормально. А мальчик еще не совсем взрослый, не выдержал... Дело обычное, есть ли о чем говорить? Бывает.

Здесь разница в отношении общества. Нормальна ли для нас такая гибель? Категорически нет.

Нормальна ли для нас драка как способ развлечения? Еще мой прадед любил смотреть на «стенка на стенку» и, если проезжал мимо, просил кучера остановить пролетку, с интересом смотрел. Я не считаю предка моральным уродом, но не в силах не только что участвовать в «развлечении», но и признать его чем-то приемлемым для вменяемого человека.

Пушкина убили в 37 лет. Лермонтова — в 26. Убийцы отделались легким испугом. Фактически — норматизи-рованные, привычные убийства среди бела дня. Ведь дуэли были обычным способом выяснять отношения. Никто не крутил пальцем у виска, не звал психиатра. Все нормально — поссорились люди и схватились за шпаги или за пистолеты. Была полная готовность к тому, что часть мужской популяции будет убита или ранена на дуэлях.

Вопрос: кто оценивал дуэли и смерти? Люди с каким бытовым опытом? Ладно, порки на конюшне, на торговой площади в Петербурге, «сквозь строй» и так далее к дворянам отношения не имели. Но дворяне ведь все это видели. Уже с детства, гуляя с бонной и няней, с добродушным папенькой и милой заботливой маменькой по Питеру, или в своем же имении. Летний день, знаете, все жужжит, порхает и веет, родители пьют чай под липами, беседуют о последних виршах Баратынского, а со стороны конюшни доносится крик. Как не побежать, не полюбопытствовать?

Насилия в среде самих крестьян тоже видели. Что Петр взрослому сыну морду набил, а Дуню насильно замуж отдали — что, никто из этих мальчиков так уж не видел — не слышал?

Вот такие люди, повседневно жившие среди насилия, жестокости, убийств, истязаний, и оценивали смерти забитых на плацу солдат, смерти развлекающихся подростков из мещан или дуэлянтов из своей среды.

Изменился не только масштаб смертности, но и приемлемость смертей для сознания человека. Скажем, вот недавнее (в декабре 2004 года) цунами в Юго-Восточной Азии, гибель 100 000 человеческих существ, включая маленьких детей. Ужасно! Но наше сознание мирится с этим, мы «внутри» не бунтуем, скорее рассуждаем о пользе службы оповещения и надеемся, что хотя бы это несчастье поможет ее создать.

А представьте, что была бы война и в ней погибли бы 100 000 человек! Насколько острее мы переживали бы это событие — именно как злое безумие?

Мораль — современный человек четко осознает, что войны — не стихийное бедствие, в котором никто не виноват. И мы считаем людей в силах воспротивиться этому безобразию.

А вот для Льва Николаевича война воспринималась близко к восприятию цунами или извержению вулкана.

Смертная казнь есть и в наши дни, но не во всех странах, и число предусматривающих смертную казнь статей уголовного кодекса сократилось в десятки и сотни раз: со 100—200 статей XVIII—XIX веков до 2—5 статей в конце XX — начале XXI века.

К тому же смертная казнь перестала быть публичным действием. До середины XIX века во всех странах Европы народ сбегался смотреть на казни. В России последние публичные казни совершались в конце 1940-х годов: военно-полевые суды вешали «предателей» и «дезертиров». Народ ходил смотреть, но, по свидетельствам очевидцев, ходил вяло, шли не все, даже под угрозой, что их обвинят в нелояльном поведении, в неуважении к советскому государству.

Сегодня многие ли побегут? Тем более поведут ли педагоги учеников, многие ли поведут своего ребенка?

Наше гуманное общество

Полезно критиковать свое общество. Но не менее полезно помнить, как было раньше. И не обольщаться сказками про современных садистов и ангелоподобных людей прошлого.

Как изменились нравы — вот пример: в 1950-е годы Европу поразила эпидемия полиомиелита. Больному полиомиелитом можно помочь... Нужно некоторое время «дышать» за него. Это может сделать аппарат для искусственной вентиляции легких — но в 1950-е годы таких аппаратов было во много раз меньше, чем больных.

И добровольцы сидели у постелей больных, сжимая руками грушу. Элементарную резиновую грушу с резиновым же шлангом. И ведь спасли множество людей!

Дисциплина и мужество? Да. И еще удивительно высокий уровень гуманного отношения к человеку. Массовый уровень.