– А вам не приходило в голову, что вы подвергаете их опасности?
– Опасности? Каким же образом?
Филипп не ответил, он лишь молча смотрел на нее.
– К вашему сведению, - заявила она, - я отлично умею плавать, сэр Филипп!
– Что мне за дело до того, - фыркнул он, - что вы умеете плавать, если мои дети не умеют!
Элоиза заморгала, не веря собственным ушам.
– Смею вас заверить, - проговорила она, - ваши дети - отличные пловцы! Честно говоря, я думала, что вы сами их учили…
– Что? - недоверчиво переспросил он. Элоиза вскинула голову:
– Разве вы не знаете, что ваши дети умеют плавать, сэр?
Филипп похолодел. Ему казалось, что кровь застывает у него в жилах, дыхание замирает в груди, что он превращается в безжизненную статую.
Что могло быть хуже этого? Его дети, оказывается, отлично умеют плавать, а он даже не знает об этом! Какие еще доказательства нужны для подтверждения того, что он никудышный отец! Он не знает о своих детях элементарных вещей!
Настоящий отец должен знать, умеют ли его дети читать и писать, или, скажем, ездить на лошади. И умеют ли они плавать.
– Я… я… - только и смог выдавить из себя Филипп, не зная, что сказать.
– С вами всё в порядке, сэр? - насторожилась Элоиза. Филипп кивнул - или ему только показалось, что он кивнул? Фраза Элоизы словно молотом стучала в его ушах, повторяясь на тысячу ладов: “Разве вы не знаете, что ваши дети умеют плавать?”
Дело было не только в смысле фразы. Дело было в тоне, которым она была произнесена. Помимо искреннего удивления, Филипп уловил в этом тоне еще и некоторое пренебрежение.
Филипп словно только теперь прочувствовал всю глубину своего незнания - незнания собственных детей. Его дети растут, взрослеют, меняются - и все это проходит мимо него! Он видит своих детей каждый день, но при этом совершенно их не знает, словно они чужие. Не знает, например, какой у них любимый цвет. Розовый, голубой, зеленый? Само по себе это, может быть, и не столь важно - подумаешь, любимый цвет! - но важно то, что он этого не знает.
Нет, он все-таки ужасный отец - пожалуй, даже ничуть не лучше, чем был его собственный. Конечно, Филипп никогда не избивал своих детей до полусмерти, как, бывало, покойный Томас Крейн. Но Томас, по крайней мере, всегда знал, чем занимаются его дети, что они любят, к чему стремятся… Филипп же избегал своих детей - он старался найти какой-нибудь предлог, чтобы поменьше общаться с ними. А когда все-таки общался, то выходил из себя, кричал на них и добивался результата, противоположного тому, какого хотел. И это еще больше убедило его, что общаться с детьми ему надо поменьше.
– Филипп! - Подойдя к нему, Элоиза коснулась его руки. - С вами все в порядке?
Филипп смотрел на нее невидящими глазами.
– Вы нездоровы? - В голосе Элоизы слышалась забота. - Может быть, вам лучше пойти в дом?
– Со мной…
Филипп хотел сказать: “Со мной все в порядке”, - но слова будто застряли у него в горле. Потому что это была бы неправда - с ним не только не все было в порядке, но Филипп чувствовал, что все, абсолютно все было совершенно не так. С появлением Элоизы весь его ставший уже привычным уклад жизни словно был перевернут с ног на голову, а может, с головы на ноги… Порою Филипп даже начинал сомневаться в своем собственном существовании.
Большим усилием воли он заставил себя посмотреть на Элоизу - но та, закусив губу и сложив руки на груди, смотрела куда-то на небо, будто не замечая его.
Взгляд Филиппа проследовал за ее взглядом, но ничего не увидел, разве что облако, наползавшее на солнце. И в воздухе сразу же стало холоднее.
Элоиза невольно поежилась. Филипп же вдруг почувствовал жуткий, ни с чем не сравнимый холод.
– Вам нужно пойти в дом! - заявил он, словно забыв о том, что за минуту до этого то же самое Элоиза говорила ему. Схватив ее за руку, он потащил Элоизу за собой.
– Филипп! - Она едва поспевала за ним. - Не стоит беспокоиться, со мной все в порядке! Немного прохладно, но не более того.
Он дотронулся до ее открытых плеч:
– Прохладно? Вы холодны как лед! Вот, наденьте! - Он начал стягивать с себя пиджак.
– Со мной все в порядке! Я пойду в дом, но вовсе незачем так спешить! - Пиджак Элоиза, однако, накинула. - Я могу идти сама, Филипп!
Он снова так дернул ее за руку, что Элоиза едва удержалась на ногах.
– Быстрее! Я не хочу за вас отвечать, если вы простудитесь!
– С чего бы я должна простудиться? Сейчас все-таки не зима - май как-никак!
– Да хоть июль! Вы же вымокли до нитки! Если вы сейчас же не переоденетесь…
– Да переоденусь, не беспокойтесь! Но я, кажется, не парализована - вам нет нужды меня тащить, Филипп. Здесь до дома-то всего десять минут ходьбы! За это время я, уж наверное, не умру!
Элоиза не могла себе представить, что лицо человека может мгновенно побелеть, как бумага, словно из него разом ушла вся кровь, но именно это вдруг случилось с Филиппом.
– Филипп! - Элоиза была перепугана не на шутку. - Да что с вами? Боже мой!
С минуту Филипп молчал.
– Я не знаю, что со мной, Элоиза! - прошептал он, наконец, одними губами.
Элоиза взяла его за руку и вгляделась в его лицо. Филипп казался совершенно растерянным, словно, играя в пьесе, вдруг забыл свою роль. Глаза его были раскрыты и даже устремлены на нее, но, похоже, Филипп сейчас не видел ничего, кроме стоящей перед его мысленным взором картины какого-то давнего и ужасного события.
Элоиза смотрела на Филиппа, и сердце ее разрывалось. В жизни ей пришлось пережить несколько тяжелых моментов, и она знала, что мрачные воспоминания могут иногда напасть на человека ни с того ни с сего и даже ввести его в состояние столбняка, ворваться кошмаром в сны… Порой, когда Элоиза гасила на ночь свечу, она боялась, что ее снова будет преследовать тот же сон…
Элоизе пришлось пережить смерть отца, когда ей было всего семь. Она видела, как он умирал, и до сих пор отчетливо помнила, как метался отец по постели в бреду, как пытался что-то сказать, но с губ срывался лишь хрип, как, задыхаясь в предсмертных судорогах, жадно ловил ртом воздух, как, наконец, странно дернувшись, застыл. Элоиза тормошила неподвижного отца, колотила детскими кулачками в бесчувственную грудь, надеясь, что отец очнется, скажет что-нибудь, хотя бы посмотрит на нее… Теперь Элоиза понимала, что не сразу поняла тогда, что отец уже был мертв.
Справиться с горем, непосильным для неокрепшей детской психики, Элоизе помогла мать. Каждую ночь Вайолет подходила к постели дочери,, долго сидела рядом, успокаивая ее, объясняя, что тоска Элоизы по отцу, невозможность смириться с его потерей - это совершенно нормальная реакция.
Элоизе и сейчас временами остро не хватало отца, но мудрое время, как известно, лечит любые раны. Во всяком случае, ночные кошмары уже лет десять как перестали мучить ее.