У тебя есть друзья и есть враги, и это как то получается само собой — но командиром надо СТАТЬ. Никто не признает в тебе командира просто так, даже и в армии. И в этом случае друзья даже вреднее врагов — потому что командиром ты должен быть ДЛЯ ВСЕХ.
Но Озерцов — это вообще что-то особенное. С виду обычный парень, такой же как и все — но у него словно шило в одном месте. В смысле — его постоянно тянет сделать что-то… неправильное. Иногда даже то, что не имеет смысла. Например, недавно во время танцев — выбросили через окна мебель в гимназии, чтобы не мешала. Кто был заводилой, кто предложил сделать это? Ну, конечно же, Озерцов. Даже дознаваться не стоило. А наказали всех.
Еще у Озерцова была одна такая неприятная черта характера — он обожал кадриться к чужим девчонкам. Верней, не совсем чужим… в общем, в пацанской компании было так, что все видели, кто и по кому вздыхает… и даже если девчонка не отвечала на воздыхания никак, все равно считалось подлостью, если кто-то к ней начинал подкатывать, плюя, получается, на чувства своего друга. Или даже не друга, но такого же пацана как ты, с такими же проблемами и в таком же возрасте. Это было что-то вроде негласной, но важной договоренности, позволяющей сохранить общность и единство их маленького коллектива. Так вот — Озерцов постоянно нарушал… просто даже для того, чтобы позлить кого-то. Нет, он не был сильнее их — тот же Сашка Джикаев ему только так навешал, когда пришлось. Но он продолжал это делать…
— Слышь…
— Слышу…
Джикаев, отдохнувший как всегда первым, легко поднялся на ноги
— Надо этого ухаря[59] проучить, как считаешь.
— Кого?
— Да его… Чего прикидываешься…
Пашка мотнул головой
— Нет. Драк не будет.
— Ну, как знаешь. Но он нас не уважает…
Для Джикаева, как кавказца уважение — было очень важно.
Пока Пашка думал, что ответить — раздался крик…
Сашка Озерцов знал, что моряки считают дурной приметой мочиться в воду. И именно поэтому — он подошел поближе к воде, чтобы помочиться.
Ну, характер у человека такой! Что тут поделаешь! И какой может быть характер у пацана, который растет без отца и мстит всему миру за это. От отца — остался только портрет на стене, да черно-желтые ленточки Георгиевских крестов. Он был награжден дважды, оба раза — за подвиги, не подлежащие упоминанию в приказе. Второе награждение было посмертным…
Больше всего на свете — он хотел отомстить. Он знал, как, где и от чьих рук погиб его отец. ЗАПТОЗ, Западная часть тихоокеанской зоны. Именно поэтому — он плевал на школу, тройку поставят и ладно — но до остервенения учился стрелять, драться, все время пропадал на полосе препятствий. Он представлял себе, как ворвется в Сайгон в первых рядах морских пехотинцев, представлял себя в черной форме Амфибийных сил. Да, он выбрал свой путь, и ничего не могло сбить его с пути — даже то, что его считали отпетым…
На траву легла роса густая
Полегли туманы широки
В эту ночь решили самураи
Перейти границу у реки
Но разведка доложила точно
И пошел командою взметен
По родной земле дальневосточной
Броневой ударный батальон
Мчались танки ветер подымая
Наступала грозная броня
И летели наземь самураи
Под напором стали и огня
И летели наземь самураи
Под напором стали и огня[60]…
Журчание стихло. Он застегнул ширинку, и поворачиваясь, зацепился за бревно, которое лежало совсем рядом — ногой. И по тому, как поддалось это бревно — понял, что это…
Совсем не бревно!
Он шагнул назад, резко, так что едва не упал, потом — сделал еще шаг. Бревно — вдруг исчезло в воде (берег тут был довольно-таки крутой, не пляжный) — а у уреза воды вдруг с шумом поднялось нечто… это было похоже на человека, и в то же время человеком не было, какая-то бесформенная масса, напоминающая человека только отчасти, контурами фигуры. И все мысли о героическом штурме Сайгона в составе передовых частей русской морской пехоты — отступили перед животным ужасом тринадцатилетнего парнишки, который только что, в почти сгустившейся темноте увидел непонятно что. Сильно похожее на водяного или лешего.
— А-а-а… — заорал он, и, спотыкаясь, бросился бежать.
— Иэ[61]!
Тот, кого не существовало — перехватил руку японского десантника, уже натянувшего звенящую тетиву сёкю, малого японского лука. В отличие от десантника, которого натаскивали убивать врагов и который не мог представить себе иного развития событий как убийство врага — он был мастером смерти. В его школе искусство «гашения призраков» занимало важную роль, но они, прежде всего, были шпионами, и только потом — наемными убийцами. И они прекрасно понимали, когда можно убивать, а когда нельзя — в отличие от этих туповатых морских десантников. Если этого гайджина найдут со стрелой, торчащей между лопаток — то начнут искать, усилят режим охраны побережья. Если же гайджин прибежит к своим и скажет, что он видел призраков — ему, скорее всего не поверят. Тем более, гайджин был молодым, он это уже понял. Молодым и глупым, даже не понимающим того, что он увидел…
Еще одна тень — с шумом встала из воды рядом. На берегу, вдалеке, за крутым, поросшим соснами спуском — уже метались фонари, их отсветы — сулили беду. Надо было действовать, и как можно быстрее.
Очередь — протрещала с берега, пули вспороли воду в десятке метров от них.
— В воду! — приказал он
А сам, огромными прыжками, лишь ненамного замедленными водой, бросился к берегу…
— Что там?!
Луч фонаря — высветил белое, как мел лицо мальчишки.
— Там… там…
— Первый патруль, за мной!
Первый патруль, он всегда выполнял роль патруля разведки, и там подбирались разведчики — бросился вниз, по тропинке. Кто-то с криком упал — тропинка была опасной, совсем не той, по которой следовало бегать сломя голову ночью. Лучи фонарей — зашарили по берегу, по воде, ища хоть что-то. Но ничего не было.
— Ничего!
— Ничего!
Только у одного из скаутов — хватило ума перевести автомат в боевое положение и следить за лучом фонаря автоматным стволом, особым образом держа цевье так, чтобы придерживать фонарь пальцами, вцепившимися в цевье — хватка, которую отрабатывали специальные, готовящиеся к действиям в ночное время части. Все-таки — несмотря на то,