Читать интересную книгу Серебряные коньки - Мери Додж

Глава XXXVI

НОВАЯ ТРЕВОГА

Когда на другой день доктор Букман зашел в домик Бринкеров, он сразу заметил, как там стало весело и уютно. Счастьем повеяло на него, как только он открыл дверь. Тетушка Бринкер, довольная, сидела у кровати я вязала, ее муж спокойно спал, а Гретель бесшумно месила ржаное тесто на столе в углу. Доктор пробыл у Бринкеров недолго. Он задал несколько простых вопросов видимо, остался доволен ответами - и, пощупав больному пульс, сказал: - Да, он еще очень слаб, юфроу, очень слаб, надо признать. Ему необходимо как можно лучше питаться. Вам нужно начать кормить больного. Хм! Не давайте ему много пищи, но все, что вы ему даете, должно быть питательным и самого лучшего качества. - У нас есть черный хлеб и овсянка, - бодро ответила тетушка Бринкер, это ему всегда шло на пользу. - Что вы! Что вы! - сказал доктор, хмуря брови. - И не думайте! Ему нужно давать свежий мясной бульон, белый хлеб, подсушенный и поджаренный, хорошее вино-малагу, и... хм!.. Ему, должно быть, холодно- надо покрыть его еще чем-нибудь теплым, но легким... А где ваш сын? - Ханс пошел в Брук, мейнхеер, искать работы. Он скоро вернется. Присядьте, пожалуйста, меестер. Но то ли твердый навощенный табурет, предложенный тетушкой Брпнкер, показался доктору не особенно привлекательным, то ли сама хозяйка испугала его (отчасти потому, что была женщиной, отчасти потому, что лицо ее внезапно приняло встревоженное, растерянное выражение), не знаю. Верно одно: наш чудаковатый доктор торопливо оглянулся вокруг, пробормотал что-то насчет "исключительного случая", поклонился и исчез, прежде чем тетушка Бринкер успела произнести еще хоть слово. Странно, казалось бы, что посещение благодетеля семьи может оставить в ней тяжелый след, но вышло именно так. Гретель нахмурилась, встревоженно, по-детски, и яростно принялась месить тесто, не поднимая глаз. Тетушка Бринкер быстро подошла к мужу, склонилась над ним и беззвучно, но страстно зарыдала. Немного погодя вошел Ханс. - Что с тобой, мама? - шепнул он в тревоге. - Что тебя огорчает? Отцу хуже? Она взглянула на него, вся дрожа и не пытаясь скрыть свое горе: - Да. Он умирает с голоду... погибает. Так сказал меестер. Ханс побледнел: - Как же так, мама? Надо сейчас же покормить его... Ну-ка, Гретель, подай мне овсянку. - Нет! - в отчаянии проговорила мать, не повышая голоса и заливаясь слезами. - От этого он может умереть. Наша убогая пища слишком тяжела для него. О Ханс, он умрет... отец умрет, если мы будем кормить его так. Ему нужно мясо, и сладкое вино, и пуховое одеяло. Ох, что мне делать, что мне делать? - И она зарыдала, ломая руки. - В доме нет ни стейвера... Гретель скривила губки. В эту минуту она только так могла выразить свое сочувствие матери, и слезы одна за другой закапали у нее из глаз прямо в тесто. - Разве меестер сказал, что отцу все это необходимо, мама? - спросил Ханс. - Да, сказал. - Ну, мама, не плачь, все это он получит: я к вечеру принесу и мяса и вина. Сними одеяло с моей кровати, я могу спать и в соломе. - Да, Ханс, но одеяло у тебя хоть и тонкое, а тяжелое. Меестер сказал, что отца надо покрыть чем-нибудь легким и теплым, а то он погибнет. Торф у нас почти весь вышел, Ханс. Отец зря потратил много торфа - бросал его в огонь, если я не успевала доглядеть. - Ничего, мама, - зашептал Ханс ободряющим тоном. - Можно срубить иву, если понадобится, и сжечь ее. Но ведь я принесу чего-нибудь сегодня вечером. Должна же быть работа в Амстердаме, если ее нет в Бруке! Не бойся, мама: самая худшая беда прошла. Теперь, когда отец снова пришел в себя, нам ничто не страшно. - Да.- всхлипнула тетушка Бринкер, торопливо вытирая глаза, - что правда, то правда. - Конечно, правда. Посмотри на него, мама. Как спокойно он спит! Ты думаешь, мы позволим ему умереть от голода сразу же после того, как он вернулся к нам? Нет, мама, я уверен, что достану все необходимое для отца, так уверен, как если бы карман у меня трещал от золота. Ну-ну, не беспокойся! И Ханс, торопливо поцеловав мать, схватил свои коньки и выбежал из дому. Бедный Ханс! Как ни был он обескуражен своими утренними странствованиями, как ни расстроен этим новым огорчением, он бодрился и даже начал посвистывать, решительно шагая вперед с твердым намерением все устроить. Никогда еще нужда не угнетала так тяжко семью Бринкеров. Запас торфа почти иссяк, и вся мука, остававшаяся в доме, пошла на тесто, которое месила Гретель. В последние дни и мать и дети почти ничего не ели, почти не сознавали своего положения. Тетушка Бринкер была уверена, что вместе с детьми сумеет заработать денег раньше, чем нужда дойдет до крайности, и потому вся отдалась радости, которую принесло ей выздоровление мужа. Она даже не сказала Хансу, что несколько серебряных монет, хранившихся в старой варежке, уже истрачены все до одной. Теперь Ханс упрекал себя за то, что не окликнул доктора, увидев, как тот садится в карету и быстро уезжает в сторону Амстердама. "Может быть, это ошибка, - думал он. - Меестер должен ведь знать, что нам не так-то легко достать мяса и сладкого вина. Но отец, как видно, очень слаб... действительно очень слаб. Я во что бы то ни стало должен найти работу. Если бы только мейнхеер вап Хольп вернулся из Роттердама, он бы дал мне работу... Да, но ведь Питер-то здесь, а он сам просил меня обратиться к нему в случае нужды. Сейчас же пойду к нему. Эх! Будь теперь лето..." Ханс торопливо шел к каналу. Вскоре он надел коньки и быстро заскользил к дому мейнхеера ван Хольпа. - Отцу надо сейчас же дать мяса и вина, - бормотал он. - Но как я успею заработать деньги, чтобы купить все это сегодня же? Делать нечего: надо идти к Питеру, как я и обещал. Что ему стоит дать нам немного мяса и вина? А как только отец будет сыт, я побегу в Амстердам и заработаю денег на завтра. Но тут в голову ему пришли другие мысли... мысли, от которых сердце у него застучало и щеки зарделись от стыда. "Ведь это, мягко говоря, все равно что просить милостыню. Ни один из Бринкеров никогда не был нищим. Неужели я буду первым? Неужели мой бедный отец, едва вернувшись к жизни, узнает, что его семья просила подаяние?.. Ведь сам он всегда был таким расчетливым и бережливым". - Нет, - громко крикнул Ханс, - в тысячу раз лучше расстаться с часами! "В крайнем случае, я могу заложить их в Амстердаме, - думал он, поворачивая назад. - Это не позор. Я постараюсь поскорее найти работу и выкуплю их. А может быть, даже мне удастся поговорить о них с отцом!" Когда у него мелькнула эта мысль, он чуть не заплясал от радости. В самом деле, почему бы не поговорить с отцом?! Теперь он разумный человек. "Может быть, он проснется совершенно здоровым и бодрым... - думал Ханс, может быть, скажет нам, что часы ни на что не нужны и их, конечно, надо продать! Ура!" И Ханс, как на крыльях, понесся по льду. Немного погодя коньки уже висели у него на руке. Он бежал к домику. Мать встретила его на пороге. - О Ханс! - воскликнула она, и лицо ее засияло от радости. - К нам зашла Хильда ван Глек со своей служанкой. Чего только она не принесла: и мяса, и желе, и вина, и хлеба... полную корзинку! Потом меестер прислал человека из города, тоже с вином и с хорошей постелью и одеялами для отца. Ну, теперь он выздоровеет! Дай им бог здоровья! - Дай им бог здоровья! - повторил Ханс, и в первый раз за этот день глаза его наполнились слезами.

Глава XXXVII

ВОЗВРАЩЕНИЕ ОТЦА

К вечеру Рафф Бринкер почувствовал себя гораздо лучше и настоял на том, чтобы немного посидеть у огня в жестком кресле с высокой спинкой. В домике поднялся целый переполох. Важнейшая роль выпала на долю Ханса, так как отец его был грузен и ему нужно было опереться на что-нибудь устойчивое. Сама тетушка Бринкер отнюдь не была хрупким созданием, но она очень тревожилась и волновалась, решившись на столь смелый шаг, как поднять больного без разрешения доктора, и даже чуть не повалила мужа, хотя считала себя его главной опорой и поддержкой. - Осторожней, вроу, осторожней, - проговорил Рафф, дыша с трудом. - Что это? Или я постарел и ослаб, или это лихорадка так изнурила меня? - Вы только послушайте его! - рассмеялась тетушка Бриякер. - Разговаривает не хуже нас, грешных. Конечно, ты ослабел от лихорадки, Рафф. Вот тебе кресло, в нем тепло и уютно. Садись... Ну-ну-ну, вот так! Говоря это, она вместе с Хансом медленно и осторожно опустила больного в кресло. Между тем Гретель металась по комнате и подавала матери все, что только можно было засунуть отцу за спину и чем прикрыть ему колени. Потом она подвинула ему под ноги резную скамеечку, а Ханс помешал огонь, чтобы он горел ярче. Наконец-то отец "сидел". Не удивительно, что он оглядывался вокруг, как человек, сбитый с толку. "Маленький Ханс" только что, можно сказать, перенес его на себе. А "малышка" была теперь четырех с лишком футов росту и с застенчивым видом подметала у камина веником из ивовых прутьев. Мейтье, его вроу, веселая и красивая, как никогда, прибавила в весе фунтов на пятьдесят, и, как ему казалось, всего за несколько часов! Кроме того, на лице у нее появилось несколько новых морщинок, и это удивило ее мужа. Во всей комнате ему были знакомы только сосновый стол, который он сам сделал перед женитьбой, библия на полке да посудный шкаф в углу. Ах, Рафф Бринкер! Не мудрено, что глаза твои наполнились горячими слезами, хотя ты увидел радостные лица своих близких! Десять лет, выпавшие из жизни человека. - немалая потеря: десять лет зрелости, семейного счастья и любви; десять лет честного труда, сознательного наслаждения солнечным светом и красотой природы; десять лет хорошей жизни!.. Еще вчера ты думал об этих грядущих годах, а назавтра узнал, что они прошли и вместо них была пустота. Не мудрено, что горячие слезы одна за другой покатились по твоим щекам. Нежная маленькая Гретель! Она заметила эти слезы, и вдруг исполнилось то, чего она желала всю жизнь: с этой минуты она полюбила отца. Ханс молча переглянулся с матерью, когда девочка бросилась к отцу и обвила руками его шею. - Папа, милый папа, - шептала она, крепко прижимаясь щекой к его щеке, но плачь! Мы все здесь... - Благослови тебя бог, - всхлипывал Рафф, целуя ее вновь и вновь. - Я и забыл об этом! Вскоре он снова поднял глаза и бодро заговорил: - Как же мне не узнать ее, вроу... - сказал он, сжимая руками милое юное личико и глядя на дочь с таким выражением, словно воочию видел, как она растет, - как же мне не узнать ее! Те же голубые глаза и те же губки! И... ах! я помню даже ту песенку, что она пела, когда едва стояла на ножках. Но это было давно, - со вздохом добавил он, мечтательно глядя на девочку, давным-давно, и все это прошло. - Вовсе нет! - с жаром воскликнула тетушка Бринкер. - Неужто ты думаешь, я позволила бы ей позабыть эту песенку?.. Гретель, дочка, спой-ка ту старинную песню - ту, что ты поешь с раннего детства! Рафф Бринкер устало опустил руки и закрыл глаза. Но так отрадно было видеть улыбку, блуждавшую на его губах, пока голос Гретель обволакивал его, как благовонное курение... Гретель только напевала - она не знала слов. Любовь побудила ее непроизвольно смягчать каждый звук, и Рафф готов был поверить, что его двухлетняя крошка снова рядом с ним. Как только Гретель допела песенку, Ханс взобрался на деревянный табурет и начал рыться в посудном шкафу. - Осторожней, Ханс! - сказала тетушка Бринкер, которая, при всей своей бедности, всегда была аккуратной хозяйкой. - Осторожней! Направо стоит вино, а сзади белый хлеб. - Не бойся, мама, - ответил Ханс, шаря в глубине на верхней полке, - я ничего не уроню. Соскочив на пол, он подошел к отцу и подал ему продолговатый сосновый брусок. С одного конца брусок был закруглен, и на нем виднелись глубокие надрезы. - Знаешь, что это такое, отец? - спросил Ханс. Лицо у Раффа Бринкера посветлело: - Конечно, знаю, сынок: это лодка, которую я начал мастерить для тебя вче... нет, не вчера, к сожалению, а много лет назад. - Я с тех пор хранил ее, отец. Ты ее закончишь, когда руки у тебя снова окрепнут. - Да, но уже не для тебя, мальчик мой. Придется мне подождать внуков. Ведь ты уже почти взрослый... А ты помогал матери все эти годы, сынок? - Еще бы, и как помогал-то! - вставила тетушка Бринкер. - Дайте подумать... - пробормотал отец, недоумевающе глядя на родных. Сколько же времени прошло с той ночи, когда грозило наводнение? Это последнее, что я помню. - Мы сказали тебе правду, Рафф. В прошлом году, на троицу, исполнилось десять лет. - Десять лет!.. И ты говоришь - я тогда упал. Неужели меня с тех пор все время трепала лихорадка? Тетушка Бринкер не знала, что ответить. Сказать ли ему все? Сказать, что он был слабоумным, почти сумасшедшим? Доктор велел ей ни в коем случае не огорчать и не волновать больного. Ханс и Гретель удивились ее ответу. - Похоже на то, Рафф, - промолвила она, кивнув и подняв брови. - Когда такой грузный человек, как ты, падает вниз головой, мало ли что с ним может произойти... Но теперь ты здоров, Рафф, благодарение господу! Он склонил голову. Ведь он лишь совсем недавно пробудился к жизни. - Да, почти здоров, вроу, - сказал он, немного помолчав, - но иногда голова у меня кружится, словно колесо на прялке. И ей не поправиться, пока я снова не пойду на плотины. Как ты думаешь, когда я опять примусь за работу? - Послушайте вы его! - воскликнула тетушка Бринкер, радуясь, но, надо признать, и пугаясь. - Лучше нам снова уложить его в постель, Ханс. Работа!.. О чем он только говорит! Она попыталась было поднять мужа с кресла, но он еще не хотел вставать. - Подите вы прочь! - сказал он, и на лице его промелькнуло что-то напоминающее его прежнюю улыбку (Гретель никогда ее не видела). - Разве мужчине приятно, чтобы его поднимали, как бревно? Говорю вам, не пройдет и трех дней, как я снова буду на плотинах. Да! Там меня встретят славные ребята. Ян Кампхёйсен и молодой Хоогсвлейт. Бьюсь об заклад, что тебе они были хорошими друзьями, Ханс! Ханс взглянул на мать. Молодой Хоогсвлейт умер пять лет назад, Ян Кампхёйсен сидел в тюрьме в Амстердаме. - Да, они, разумеется, помогли бы нам по мере сил, - сказала тетушка Бринкер, уклоняясь от прямого ответа, - если бы мы попросили их. Но Ханс был так занят работой и учением - некогда ему было искать твоих товарищей! - Работой и учением... - задумчиво протянул Рафф. - Неужто они умеют читать и считать, Мейтье? - Ты только послушай их! - ответила она с гордостью. - Они успевают просмотреть целую книгу, пока я подметаю пол. Ханс, когда он глядит на страницу с длинными словами, радуется не хуже кролика на капустной грядке... А что до счета... - Ну-ка, сынок, помоги мне немножко, - перебил ее Рафф Бринкер. - Лучше мне опять прилечь.