Читать интересную книгу Серая мышь - Николай Омельченко

— Если что со мной случится, иди обратно тем же самым путем, понял? Ни в коем случае не меняй маршрут, не то напорешься на какую-нибудь банду.

— Ничего с вами не случится, — тоном приказа произнес Володя.

— Повторяю: не вздумай идти в поселок, там сразу увидят, что ты чужой, обмануть их будет тебе трудно, это не просто солдаты, а эсэсовские каратели, тебе ясно?

— Ясно, — не очень охотно ответил Володя.

Обойдя поселок и уже собравшись возвращаться в свою боевку, я вдруг засомневался, что Володя послушается меня и, не дождавшись, уйдет в отряд. Да и найдет ли этот мальчик тропинки, где нет постов? Вряд ли, я исходил здесь все пути-дороги, бывая в разных боевках, и меня знают, может, кто из часовых и заметил, как мы шли, но не остановил, подумав, что раз этот хлопчик со мной, значит, он свой. Не знаю, как бы я в конце концов все решил, но в это время из крайней хаты вышла группа польских полицаев, один из них, видимо старший, направился прямо к дому, на крыльце которого висел флаг. Я обмер: если тут польские полицаи, значит каратели готовили акции против украинцев, надо немедленно бросить эту игру в партизанского разведчика, любым путем избавиться от этого мальчишки и немедленно бежать в свою боевку, предупредить Вапнярского, может, он сумеет предотвратить экзекуцию. Вскоре я снова был рядом с Володей; переждав одышку, рассказал ему все, как было, добавив, что ему надо немедленно возвращаться в отряд, а я буду следить, куда они пойдут, а потом сообщу об этом партизанам. Володя некоторое время молчал, затем произнес, несколько конфузясь:

— Приказано в отряд возвратиться вместе.

— Нельзя же так слепо следовать приказу — обстоятельства изменились, теперь нужна инициатива и гибкость, — рассердившись, едва не закричал я.

— Ничего не знаю, — упрямо твердил Володя. — Для меня есть только приказ!

— Ну, пошли.

Не знаю, расслышал ли он угрозу в моем голосе, если и расслышал, то, вероятно, отнес ее за счет того, что я был рассержен на него. Я почти бежал, думая теперь уже не об этом строптивом мальчишке, не отстававшем от меня ни на шаг, а о том, куда сейчас двинут каратели и как помочь тем несчастным людям, над которыми нависла страшная угроза.

Ту полянку, в цветах и солнце, следовало бы обойти, — она далеко просматривалась нашими постами, по ее краю проходила главная лесная дорога, по которой можно было ехать и машиной; но к нашему отряду, да и к советским партизанам так было ближе, и я, одержимый единственной мыслью — быстрее известить своих о готовящейся акции, рискнул пойти по ней. Володя не отставал; мы миновали поляну и, входя в лес, я уже благодарил бога, что нас не обнаружили, пронесло. Но в это время на густо поросшем сосняком взгорке, где у дороги наши обычно устраивали засаду, появился целый рой вооруженных хлопцев. Они стояли и спокойно ждали, пока мы пойдем.

— Тикать надо, бандиты! — схватил меня за руку Володя.

Мы метнулись в чащобу, сзади раздался голос:

— Улас, свои!

Не знаю, услышал ли эти слова Володя, вряд ли, не до того ему было. За нами погнались, крича, чтобы мы остановились. Мы снова выбежали на какую-то травянистую полянку, там было несколько конных, впереди — в своей неизменной шапке Петро Стах. Мы нырнули в кусты, но теперь я уже понял: нам не убежать, и закричал, что мочи:

— Стой!!!

Володя словно споткнулся, замер, не оглядываясь. Я выхватил браунинг, который уже давно переложил в карман, и торопливо, спеша, чтобы Володя не оглянулся, выстрелил в упор, целясь чуть ниже левой лопатки. Володя как-то присел, но все же повернулся, словно хотел посмотреть, кто же все-таки выстрелил в него, но этого он уже не видел — он еще не упал, а глаза его были уже закрыты.

Подъехали конники.

— Кого это ты тут пришил? — со смешком спросил Стах.

— Партизана. На задание вместе ходили. Вел к нам, да в последний момент он сообразил. Вот и пришлось… — что-то в этом роде лепетал я.

— Это ты зря, куда бы он от нас в лесу ушел! — с ворчливым укором сказал Стах и снова со смешком в голосе добавил: — Лишил ты удовольствия Юрка Дзяйла, давненько уже его удавка без дела…

— Гы-гы-гы, — лыбился Юрко.

Я поднял голову; он был пьян, едва держался в седле. И я не пожалел, что выстрелил в Володю, — тяжело себе представить, как издевался бы над ним Юрко.

— Ты вернулся с выполненным заданием или пришлось уйти раньше времени? — спросил Стах.

— Вынужден был уйти преждевременно, — сказал я. — В лагере обо всем доложу. А теперь главное, из-за чего я спешил в лагерь: появился новый отряд карателей, с ними польские полицаи, значит, будет акция против наших сел, надо срочно что-то предпринимать!..

— Нам уже все известно, — спокойно сказал Стах. — Вапнярский приказал не вмешиваться. Это акция в ответ на пущенные под откос советскими партизанами два эшелона. Потому и не следует вмешиваться, это нам не на руку. После акции агитаторы пойдут по селам и объяснят людям, что подлинные убийцы мирных жителей — не немцы, а советские партизаны.

Я молчал. Вспомнил Коваля и его слова. Стах звал ехать с ними в лагерь, кто-то пытался подсадить меня на коня, которого мне уступили по приказу Стаха, но я отказался.

— Дойду пешком, — объяснил я, — Вот закопаю…

— Это сделают без тебя, у тебя такой вид, будто ты потерял близкого друга, — сказал Стах, и все засмеялись.

— Нет, я сам, — с тупым упорством повторил я.

— Жизнь научит, — пошутил Стах. — Улас теперь, как Юрко, — сам порешил, сам и закопал.

И снова все смеялись; кто-то бросил мне немецкую шанцевую лопатку, которая вяло тюкнулась в темно-коричневую палую хвою рядом с чистым детским лицом Володи, так недолго топтавшего ряст на земле.

Я выкопал могилу, осторожно, словно ему могло быть больно, опустил в нее Володю, прикрыл труп ветками и листьями, потом загреб мягкой, смешанной с песком землей, постоял некоторое время над холмиком, огляделся вокруг. Почему-то захотелось запомнить это место, где я похоронил его; казалось, запомнил на всю жизнь. Возможно, я мог бы найти его могилу и сейчас… Хотя вряд ли: многие деревья за это время исчезли, другие выросли, и лежит под ними Володя, так рано ушедший в землю.

20

Иногда думается: не такой ты, Улас, уж и старый, а здоровье у тебя никудышнее! Отчего бы это? Не пил, не курил, не прелюбодействовал, не был ни разу ранен, подолгу не голодал и от тяжелых болезней господь оберегал и в детстве, и всю жизнь; да и на работе не слишком надрывался, оттого что не любил свою работу, кроме той первой, учительства. Теперь у меня тоже нет особых забот — дети выросли, выучились, катит их жизнь по выбранной ими дороге. Внучка? Она для меня не обуза — скорее наоборот, услада и радость. Не такой я уж старый и дряхлый, а вот чувствую себя неважно: плохой сон, повышенная раздражительность, порой в голове звенящая боль, как от угара. Детям я ничего не говорю, они и не подозревают о моем нездоровье, а от жены-подруги Джулии ничего не скроешь, она все видит, все знает, постоянно торочит: сходил бы ты к врачам, в госпиталь; обследовали, отвалил кучу денег, на которые можно было бы на Украину съездить, но ничего страшного у меня не нашли, нет никаких особых отклонений от нормы, а если и есть, то это чисто возрастное; общий вывод — нервное переутомление. Отчего?! Говорят, оно бывает даже от однообразия, попробуйте переменить образ жизни, поезжайте в туристический поход, лучше на острова, где-нибудь в умеренном климате; можно и на юг нашей провинции. Конечно, юг Онтарио устраивал меня больше — дешевле и ближе. Но одному ехать не хотелось; кого бы взять с собой? Лучший вариант — Джулия, но она связана внучкой. Тарас работает, а отпуск привык проводить с Да-нян на Гавайях. С Джеммой мне будет неуютно, я с ней чувствую себя как-то напряженно, хотя она и относится ко мне лучше, чем к кому-либо другому из членов семьи. Выбор свой я остановил на Калине, доброй и заботливой, как и ее мать. Дорожные расходы я брал на себя. Стал ей звонить, но телефон и днем и вечером молчал. Куда-то уехала, но почему не известила об этом нас? Позвонил Джемме, та сказала, что у Калины контракт в Сент-Кетеринс, что-то связано с отельным джазом, и если она мне очень нужна, лучше туда поехать — дозвониться в этот отель из Торонто почти невозможно.

— Может, тебя отвезти? — заботливо спросила Джемма.

Я отказался, поехал автобусом. Признаться, я давно уже не ездил автобусом и, сидя в мягком удобном кресле, с наслаждением подставлял лицо ветру, тугой струей влетавшему в открытое окно, за которым простирался давно знакомый мне пейзаж, никогда не раздражающий меня своим однообразием, привычный, как вид из окна твоего дома. Автобус остановился неподалеку от отеля. Портье довольно пренебрежительно глянул на меня, назвал мне номер, где поселилась дочь; это было на втором этаже. Прежде чем подняться туда, я прошел в туалет, довольно запущенный, — туалетная бумага над умывальником, заменявшая полотенце, была грубой, самого низкого сорта. Заглянул я и в зал бара, дверь туда была открыта; как и в других барах, справа у входа — стойка, в просторном зале тесно стояли столики, пустовавшие в дневное время; посреди торчал невысокий, как боксерский ринг, помост с лесенкой со стороны входа. Заглянул мельком и в соседний, смежный зал, там и вовсе мне не понравилось — дым коромыслом, как говорили у нас в Крае, на окнах — недопитые бутылки с пивом, возле биллиарда двое в майках, с киями в руках, и пьяно глядят друг на друга, руки и плечи у них в татуировках, изо рта вместе с сигаретным дымом извергаются ругательства. У меня вдруг тревожно сжалось сердце от какого-то недоброго предчувствия. Забыв о возрасте, я взлетел по крутой лестнице на второй этаж, постучался в указанный мне номер и, лишь услышав голос дочери, ее веселое «войдите», вытер рукавом пиджака взмокший от волнения лоб и толкнул дверь.