мгновение я уже осознавал, как жестоко было с моей стороны сказать ей это. Но мне показалось, что слова мне неподвластны, как будто на самом деле я вообще не принимал участия в происходящем, как будто все эти слова произносились где-то в совершенно другом месте и совершенно другим человеком. Мне было безумно интересно фиксировать происходящее и следить за тем, как разворачиваются события. А происходило вот что: сидящая передо мной женщина проявила откровенную глупость, доверив незнакомому человеку власть точно определять, кем она является. Я подумал, и циничная улыбка, должно быть, расплылась у меня на лице, что некоторые люди, как бы они ни старались изменить себя и приобрести лоск, в конечном итоге всего лишь коровы. Я чуть было не расхохотался, громко и раскатисто, что обычно мне не свойственно, но сдержался и сохранил серьезность.
– Значит, ты считаешь, что я ни на что не гожусь в постели? – спросила женщина.
Казалось, ее горло сжалось, когда она это произносила, и последние слова прозвучали тихо-тихо, почти как шепот.
– Именно так, – кивнул я. – Именно это я и имел в виду. Ты ни на что не годишься. Ты слишком стара, слишком зажата и слишком скучна.
Вот оно, подумал я. Смертельный удар. Прошло несколько секунд. Потом женщина поднялась с постели и встала передо мной, на лице у нее было написано отчаяние. В льющемся из окна ярком свете ее тело вдруг предстало во всем его несовершенстве: потерявшая упругость, обвислая кожа, слишком худые бедра. Лицо выглядело совсем старым. Наверное, она увидела, что я вижу, заметила, что я замечаю, потому что ее взгляд снова уперся в пол.
Там я ее и оставил. Секретаршу из World Trade Center. Ее тело и ее душу. Ее лицо, ее волосы. Запах прокисшего алкоголя, который так и не выветрился из комнаты, и слова, которые я только что произнес. Мне казалось, что я забрал у человека всю его силу и вырос за счет нее. И хотя с тех пор прошло немало времени, это мгновение до сих пор стоит у меня перед глазами абсолютно отчетливо. Как будто напряженность того момента со временем не ослабла, а усилилась. Я могу, например, вспомнить окружавшие меня звуки, на которые я тогда не обратил внимания. И человека, прошедшего мимо меня по коридору. Машину, стартовавшую внизу на улице. Мерное жужжание вентилятора, фоновые шумы города. Часть меня словно по-прежнему находится в том гостиничном номере и никогда не выберется оттуда. Женщина стояла передо мной с опущенными глазами, не произнося ни звука, пока я собирал свои вещи. Потом она перевела взгляд на меня, на свою сумочку, снова на меня.
– Я не собираюсь тебе платить, если ты вдруг об этом думала, – сказал я.
Мне сложно писать эти строки, сложно откровенно описать то, что тогда произошло. Я ни о чем не думал. Был спокоен, собран и полон ожиданий, как исследователь, который пытается предугадать, что предпримет подопытное животное.
Что произошло после того, как я покинул комнату? Может быть, женщина села на край кровати и сделала глубокий вдох, чтобы прийти в себя? Или расплакалась? Эта женщина с постаревшей кожей сидела там в одиночестве на краешке постели и плакала? Или она пошла в туалет и неподвижно сидела там за запертой дверью на унитазе, пока лицо не покраснело и распухло? Мне никогда не приходило в голову, что я узнаю ответ. Сам я просто вышел. Несмотря на то, что стоял конец лета, я ощущал в воздухе весну. Весну, когда всё оживает после зимы, люди сидят в уличных кафе, прячась за темными очками от раннего весеннего солнца. Я думал, что, выйдя из отеля, я снова окунусь в жизнь. Продолжу шагать по жизни. По улицам и переулкам. В полной уверенности, что скоро в ней появятся новые женщины, новые любови, новые тела для удовлетворения моего тела.
Так что я снял с вешалки пиджак, спустился на лифте в холл. Расплатился за номер, ужин и вино. И вышел на улицу. Стоял прекрасный день, солнце светило, пахло северным морем и городом, этот запах можно почувствовать только в Стокгольме.
И вот, пройдя какое-то расстояние по улице, я вдруг что-то замечаю. Замедляю шаги и щурюсь на небо. Уголком глаза вижу, что что-то не так. Что-то совсем не так, что-то нарушает гармонию. Что-то должно быть где-нибудь в совершенно другом месте и выглядеть совершенно иначе. Однако уголком глаза я уже увидел ее. Женщина распахнула окно в номере отеля и высунулась наружу. Окно, подумал я. Разве оно не заколочено?
– Стой! – закричала она.
Ее крик звучит как приказ, а голос – это голос, который проиграл все битвы, но поднялся и знает, что ему будут подчиняться, потому что если человек проиграл все битвы и все равно поднялся, то это для того, чтобы ему подчинялись. Я резко останавливаюсь. Мне кажется, что окружающие меня люди тоже останавливаются, тоже оборачиваются и смотрят на окно и стоящую у окна женщину. Мне хочется крикнуть: «Оно заколочено!» Это не может происходить, потому что окно на самом деле заколочено! Здание превращается в существо с множеством глаз. Все окна пялятся на меня, но только один человек смотрит из одного окна.
– Вы имеете в виду меня? – с сомнением спрашиваю я и показываю рукой себе в грудь.
– Макс Ламас! – вопит женщина.
Все мое тело покрывается потом. Она стоит у окна в здании посреди Стокгольма и выкрикивает мое имя. Она там стоит. Я усмехаюсь, осматриваюсь. «Нет, – думаю я. – Нет». Вокруг меня образовался полукруг. Люди держатся от меня на расстоянии, как будто меня накрывает невидимый купол. И стоят там. И презрительно смотрят на меня.
– Но… – восклицаю я, глядя в окно, а потом обращаюсь к окружающим меня людям: – Я не знаю, кто это! Я с ней не знаком!
Но они мне не верят. Я вижу это, вижу презрение в их глазах. Презрение застыло во взглядах и не исчезает. Я моментально понимаю: эти люди, случайно оказавшиеся на этой улице, ненавидят меня. Они ничего обо мне не знают. Они никогда меня не встречали, они даже не знают, что произошло там, наверху, в гостиничном номере. Но они меня ненавидят. Они верят в злость орущей из окна женщины. Она еще ничего не сказала, и все же они целиком и полностью верят в то, что она скажет через несколько секунд.
– The mad woman in the attic… – начинаю я.
Но голос из окна прерывает меня:
– Я проклинаю