У Блуда невольно екнуло сердце. «Злыдни, – мысленно окрестил всех, – разбойничий стан!»
– А-а-а, – послышался детский плач и раздраженный женский голос:
– Замолчи! Где она, смертушка, чтобы вытянула тебя. Замолчи, а то дам по грибам…
– Хле-е-ба, – протянул ребенок, всхлипывая.
По временам слышались пересвисты дозорных. Однако наблюдательный вельможа с удовольствием отметил для себя определенный лагерный порядок. Шалаши устроены добротно, не на скорую руку; у каждого лежит ворох длинных, заостренных жердей, протоптаны тропинки во всех направлениях, на деревьях скрытые от постороннего взгляда площадки.
В это время Доброгаст сидел в шалаше и говорил окружавшим его товарищам:
– Нужно снять засады по дорогам в Берестово и в землю печенегов!.. Мы не тати! А то ведь и смерд уже боится идти к Кияни. Многие из бояр будут с нами заодно. Не век вековать нам в Крещатой долине… Бояре дадут оружие; куда нам с палками против Златолиста? А мы должны побить его… Придет Святослав, облегчит нашу долю…
– Эх, – вздохнул красивый средних лет смерд, потирая доброе лицо, обрамленное желтыми кудряшками волос, – нет нам счастья на Руси. Разве Святослав не сын Ольги?
– Да, да, – подхватил другой, обкусывая ногти, – нам и жизнь только тогда, когда сумятица на Руси. Дух воскресает, и человеком мнишь себя.
Доброгаст помолчал, не знал, что ответить, – жестокая правда слышалась в словах товарищей.
– Что же… – вымолвил он и положил руку на плечо Идара, – придет день – отомстим боярам за все… А теперь нужно поразмыслить, как разделаться с добытчиком. Я думаю так: Златолиста надо свалить до прихода печенегов. Прежде мы должны переговорить с киянами, подольскими умельцами. Народ знает, что Златолист в сговоре с печенегами и ненавидит его…
– Идем в Киянь! – выкрикнул рябой смерд с короткой шеей и непомерно длинными руками. – Идем, Доброгаст!
– В Киянь! В Киянь! – подхватили все. – Немедля!
Доброгаст старался не поддаться волнению, охватившему всех. Чувствовал, что от него многое зависит, что глаза людей устремились на него и жадно ждут ответа.
Да, мало оружия у смердов, а людей много – целый народ. Вон их обнаженные спины светят на солнце: кто веревку вьет, кто лапоть плетет, кто онучи развешивает.
«Эх, пройти бы с ними по всей Руси до самого Новгорода, – вознеслась вдруг за облака мысль, как горлица, подхваченная потоком горячего воздуха. – Вот бы разгулялась душа на воле, пошла бы новые суды рядить по земле, бояр к ответу звать. Уйти всем народом в Оковский лес и основать там свое мужицкое княжество, вот это и есть счастье!»
– Мы пойдем в Киев, – твердо выговорил Доброгаст, – но не с дрекольем, слышите? Мы пойдем в Киев с копьями и мечами!
– Верно, Доброгаст, – одобрил Идар, – только прежде надо, чтобы все те, кто блукает по урочищам, к нам пристали. Их много.
– Вот и займись этим, – ответил Доброгаст, – займись, не откладывая. А ты, Дуб, проберись в город с людьми, стучите в каждую избу, возмущайте против пустоглазого. Нет ему жизни на земле!
– Нет! – единогласно приговорили Златолиста.
– Дозвольте войти, – раздался голос снаружи.
– Сколько вас? – спросил Доброгаст.
– С топором двое! – ответил голос и в шалаш вошел Глеб.
– Я был в городе, Доброгаст, как ты приказал, – начал он.
– Садись же, садись! – потянул его за рукав Доброгаст.
– Ну что? Как? – накинулись на Глеба с вопросами.
– Все сделал! Добрые люди живут на Подоле… Примут наших баб с детьми. Уговаривать не пришлось: «Давай их, говорят, всех разберем по землянкам, в несчастье надо помогать друг другу». Так и сказали… так просто…
– Спасибо тебе, Глеб, – поблагодарил Доброгаст, – доброе дело сделал. Завтра спозаранку поднимешь женщин и поведешь их туда. Возьми с собой человек пятьдесят, у кого копья.
Поднялись возбужденные: предстояли большие события, люди осознавали свою силу. Ушли.
Появился Братила:
– К тебе человек, Доброгаст.
Вслед за ним вошел, не пригибаясь, Блуд. Доброгаст сразу же узнал его: боярина выдавали глаза – маленькие, серенькие, они перебегали с предмета на предмет, рыжие ресницы шевелились, как сороконожки. Перед входом в шалаш Блуд чихнул, сказал себе «будь здоров!», потом вспомнил, что с полудня чихается к добру и расцвел улыбкой.
Некоторое время стояли молча. Блуд окинул взглядом своего бывшего закупа: «Отрок, ягненок нелизанный, но взгляд острый и губы сжаты, чело высокое, чистое, княжеское чело, синяя рубаха с медными позеленевшими пуговицами подпоясана веревочкой, на ней мусат.[41] За сапогом нож торчит… брр…»
– Добро здравствовать, сотский, – поклонился Блуд, пряча глаза.
– И тебе здорово, вельможа, – отвечал Доброгаст сдержанно, – садись, что ли, я тоже посижу. Было время, настоялся перед тобой.
Он обхватил колено руками, откинулся назад, вспомнилось все в мельчайших подробностях: и смута на Гнилых водах, и покои княгини, и Судислава…
– Времена меняются, – зачастил Блуд, усаживаясь, – сидит на веточке червяк, гадкий он… листочки гложет… глазом моргнуть не успел – уже мотылек полетел, кафтан на нем золотой, в разводах, глаз радует… Вот мы и свиделись. Могли бы и раньше свидеться, да ты не хотел того.
Он хитровато подмигнул Доброгасту.
– Зачем я тебе? – ничуть не смутившись, спросил Доброгаст. – Или за задатком пришел, старую клячу требовать?
Вельможа приложил палец к губам.
– Чш… не за этим пришел я, сотский… когда разбогатеешь, отдашь задаток!
– Долго ждать, вельможа, – ухмыльнулся Доброгаст.
– Погоди, погоди… важное дело! – придвинулся Блуд, зашептал: – Ты будешь богат! У тебя будет своя изба, двор свой… а на нем свиньи, коровы, гуси белые.
Грязные ручейки сбегали по его лицу, шапка сбилась набок, смешно топорщился передник на брюхе.
– Ты будешь с нами, со мной и княгиней. Мы дадим тебе знак – и ты выступишь. Я прощу тебя, а Святослав сделает тебя тысяцким…
Блуд решил высказаться напрямик, но это давалось ему не без усилий над собой.
– Оружия! – перебил Доброгаст. – Мечи, копья, щиты! И хлеба!
Блуд даже подпрыгнул от неожиданности, заморгал глазами, засопел носом, перед мысленным взором встала картина, которая не раз снилась ему по ночам – разгневанный люд подошел к самому крыльцу и кричит: «Оружия нам!» Это было весной… перед крыльцом лежали трупы убитых.
Пот прошиб Блуда.
– Прощения твоего мне не надо, – продолжал Доброгаст, – чин отдайте другому, кому охота измываться над смердом, а богатство… Пусть княгиня обещает вольности киянам и переменит уставы по всей земле!
Доброгаст замолчал, молчал и Блуд, собираясь с мыслями, он никак не ожидал подобных требований.