Читать интересную книгу Все ради любви - Петерсон Элис

– Пусть поиграет, – говорит доктор, глядя в свои записи. – Само собой разумеется, мне очень понравилось работать с Айлой.

– Спасибо. – Мое сердце колотится.

– Она быстро ползает – никакому чемпиону «Формулы-1» не угнаться!

Я благодарна ему за участие, но во мне кто-то уже орет не своим голосом: «Скажите же скорее!»

Врач смотрит на пустой стул рядом со мной – он, наверное, привык общаться с полными семьями.

– У Айлы ДЦП, – говорит он.

– ДЦП, – повторяю я едва слышно.

– Простите. Я полагаю, вы ничего не знали? И сейчас…

Да нет же, знала я, знала!

– Вас есть, кому содержать? Очень трудно воспитывать ребенка с таким диагнозом.

– Я одна, но у меня есть семья.

Он кивает и принимается объяснять, что такое ДЦП, но я не понимаю его слов. Все, о чем я могу думать, это: «Не может быть! Это неправда, это все не со мной!»

Закончив осмотр, доктор вручает мне большой синий пакет, в котором собрана вся информация о болезни Айлы.

– Тут основная информация и телефоны службы поддержки и групп психологической помощи, – говорит он.

Я машинально кладу пакет в сумку, но мне хочется выбросить его в мусорку или, еще лучше, швырнуть об стену:

– Почему никто не хотел меня слушать?!

18

2014 год

Четверг, утро. Я еду в метро. Женщина напротив красит ресницы. Она смотрит в небольшое зеркальце в пудренице и морщит губы. Рядом с ней мужчина с газетой, в ногах у него сверкающий кейс. Интересно, куда он едет. Справа от меня женщина, по виду ей слегка за пятьдесят, а все руки у нее покрыты татуировкой. Наверное, возвращается откуда-то с пьянки и о чем-то оживленно рассказывает соседке. На правой руке у нее татуировка-дельфин и подпись «Дэвид». Они встречались? Наверное, она заметила, что я на нее пялюсь.

– Дэвид, – говорит женщина, – любил дельфинов. Всю комнату увешал их фотографиями. Он мечтал поплавать с дельфином. Ему было всего семь, когда он умер.

Мужчина отрывается от газеты. Красотка щелкает крышкой пудреницы.

– Мы наблюдались у кардиолога, но тот сказал, что все в порядке. Все врачи считали меня просто психованной: я таскала сына по всем специалистам. Что-то было не так с его легкими, и у него были отеки. Я умоляла их проверить моего сыночка на менингит. Потом у него началась сыпь на ступнях, и за день она поднялась до бедер. Я отвезла его в больницу, а потом ему стало трудно дышать и понадобилась кислородная маска. Медсестры кололи ему какие-то лекарства, а мой ребенок орал что есть мочи. Я так на все разозлилась! Ко мне подошла медсестра и сказала: «У него кислородное голодание, мы не знаем, сможет ли он вообще когда-нибудь разговаривать!» – а я говорю: «Да мне все равно – не дайте моему мальчику страдать!» А потом она говорит: «У вашего Дэвида менингит». Тогда он сказал свои последние слова: «Мама, я так устал и хочу спать». Дэвид умер третьего февраля.

Все в вагоне перевели дух.

– Я вам очень сочувствую, – говорю я, заметив, что женщина напротив вытирает глаза, а мужчина рядом с ней ерзает в кресле.

– Хочу навестить его сегодня утром, – отвечает она. И тут я вижу в ее сумке цветы. – Я все время к нему хожу.

Когда она выходит из вагона, я не могу удержаться, говорю ей:

– Наверное, он сейчас плавает с дельфинами.

Она машет мне рукой:

– Храни вас Бог, милая!

Поезд едет дальше, а я все никак не могу прогнать от себя этот рвущий душу рассказ. Потом я думаю о нас с Айлой, о том, как доктор сообщил мне этот страшный диагноз. Я не хотела, чтобы Айла боялась и злилась, как боялась и злилась я. Окружающие нас люди, которые ехали с нами в автобусе, думали, что мы просто обычные мама с дочкой, что мы обсуждаем банановые смузи. Никогда не знаешь, что происходит за закрытыми дверями, правда же?

Мне остается одна остановка. Я вспоминаю встречу Уорда и Айлы на прошлой неделе. Больше мы об этом не говорили, наверное, потому что большую часть времени его не было в офисе, но, скорее всего, еще и потому, что он не хотел затрагивать эту болезненную для меня тему. Я чувствую, как будто между мной и Уордом есть ступенька, преодолеть которую ни у меня, ни у него не хватает смелости.

Сегодня Грэм приходит вовремя. Мы с Уордом и Люси сидим за столом. Перед нами кружки с кофе. Мы ждем новых подробностей о поездке на поезде, о том, что он не выспался из-за звона в ушах… Но Грэм просто обводит нас взглядом, потом спрашивает:

– Проблемы?

– Нет, – отвечаем мы хором.

Но я чувствую, что Люси и даже Уорд скучают по этим его историям так же сильно, как и я.

– Иногда надо уметь не принимать жизнь слишком уж близко к сердцу, – говорит Уорд с блеском в глазах. – Давайте посмотрим на все реалистично, для всех эта жизнь когда-нибудь подойдет к концу.

Он кашляет.

– Давайте начинать. Ситтингборн-Парк. Люси?

– Текст готов.

– А фотограф когда приедет?

– Сегодня утром.

– Отлично. Пчелиные орхидеи будут выглядеть превосходно.

Люси замечает, что Грэм подмигнул мне.

– Что насчет «Кантри лайф»?

Я киваю.

– Все будет, как только будут готовы снимки.

– Тоуд-Холл? – Уорд по-прежнему смотрит на меня.

– Нота о продаже готова. Дело за адвокатами.

– Хорошо. Все должно быть готово через пару недель.

Я вижу азарт в глазах Уорда, когда мы изучаем следующие пять домов. Последний год с Джереми был похож на уютные выходные в гамаке под приятную музыку. C Уордом мы словно оказались за рулем гоночного автомобиля, наворачивающего крутые повороты. Оставалось лишь надеяться, что шины не загорятся от скорости.

Внизу Надин открывает кому-то дверь, и Спад заливается лаем. Наверное, почту принести.

– Грэм, что насчет Броудхерста и Хэнтсов?

– Они разводятся. Хозяин не захотел сбавлять стоимость. Вы же знаете этих клиентов – они думают, что мы думаем, будто они всеми силами хотят продать дом.

– Вообще-то, они и правда всеми силами хотят продать его, – говорит Люси.

– Муж просадил все деньги на скачках. Мы с его женой премило поболтали за чаем, и…

Уорд прерывает его:

– И какова твоя предварительная цена?

– Два миллиона. Как ты и советовал, я стараюсь быть оптимистом.

– С тех пор как я стал вашим директором, Грэм, это твое самое разумное предложение.

– Я уже составил письма с предложением цены. Одно для него, одно для нее – они не общаются, – добавляет довольный Грэм.

Уорд спрашивает:

– Кто-нибудь еще подал заявку на этот дом?

– «Б и Г», «Андерсонс», «Данн и Кокс», но думаю, что выберут нас. Мы очень сильно сблизились с бедняжкой, у нее еще сейчас как раз климакс…

– Держи меня в курсе, Грэм, – говорит Уорд, отметая эту тему для разговора. – Миссис Робертс, «Сент-Олбанс»?

Миссис Робертс обожает проводить время в своей теплице.

– Предложения уже поступали, но она еще думает, – говорю я. И вспоминаю ту женщину в метро, с татуировкой-дельфином.

– Я поговорю с ней.

Уорда это устраивает.

– Тогда все свободны. Хорошая работа, ребята.

– Неужели Уорд только что нас похвалил? – шепчет Грэм, когда мы остаемся с ним вдвоем в конференц-зале. – И по-моему, наш суровый босс на кого-то тут запал.

– Не говори чепухи.

– Почему женатый мужчина не может влюбиться, Дженьюэри?

– Да, но…

– Все мы люди. Я все время заглядываюсь на других мужиков, но это же не значит, что я не люблю своего Ника, и…

Грэм замолкает – снизу слышатся крики.

– Вон, я сказал! – кричит Уорд. – Сейчас же.

– Но Уорд, – отвечает Спенсер. – Я же только мимо проходил.

Дверь захлопывается.

Мы с Грэмом выскакиваем из офиса и видим, что Надин спряталась за столом, а Уорд кричит на нее:

– Я ведь просил не впускать его и не позволять ему шастать по офису!

– Но он всегда заходит к Дженьюэри.

– И долго он тут был?

– Не очень. Принес немного круассанов.