Читать интересную книгу Изумительное буйство цвета - Клэр Морралл

Дедушка был в восторге.

«Теперь мы не должны открывать дверь всем подряд, если нам этого не хочется», — говорил он и смеялся, похлопывая себя по ноге.

Он показывал мне, как вставлена цепочка.

«Входит прямо в дверную коробку на два дюйма. В спешке ее не выломать».

Я восхищалась такой надежностью.

«Китти, попробуй сама. Смотри, я выйду наружу, а ты закройся на цепочку».

И вот он выходил, наклоняясь в дверном проеме, чтобы поддержать ослабевшие ноги, а я в это время запиралась и закрывала дверь на цепочку. Он звонил. Я открывала дверь и выглядывала через цепочку.

«Кто здесь?» — говорила я старческим голосом.

«Двойное остекление не требуется?» — говорил он.

«Нет, спасибо», — говорила я и закрывала дверь.

Когда я открывала дверь, чтобы дать ему войти, он едва не сгибался пополам от смеха. Я вела его к креслу в гостиной.

«Миссис Харрисон! — кричал он между приступами смеха. — Нам необходимо выпить чашечку чая».

Бабушка приносила чай и тарелку шоколадного печенья. Она подмигивала мне за дедушкиной лысой головой.

«Мистер Харрисон любит свои замки, — говорила она. — Всегда любил».

«Все правильно, — говорил он. — Я всегда любил замки».

Так что замки у них были на окнах, на задней двери, на двери сарая и на запасной калитке. Бабушка с дедушкой были хрупкие и легко уязвимые, но воры к ним никогда не залезали. Даже они знали, что не стоит и пробовать. У дедушки была привычка раз в месяц делать обход и проверять все замки. Думаю, ему бы даже хотелось, чтобы грабители сделали попытку, тогда бы он смог поздравить себя со своими замками.

— Они оба лежали в кровати мертвые, — сказал Мартин.

Я пытаюсь представить, как они лежат рядом и умирают вместе.

— До того, как состоятся похороны, должны произвести вскрытие. Подозрительные обстоятельства.

Мне непонятно, что здесь подозрительного. Почему нельзя умереть вместе, если так хочется?

Мы проходим через заднюю дверь, которая заперта на висячий замок и цепочку, так как прежний замок слишком сильно поврежден. Сила Мартина просто поразительна.

Ничего не изменилось. В доме пахнет почти так же, как всегда пахло раньше: кремом для обуви, жареной картошкой, горячим утюгом. Дом кажется старым и скрипучим. Я ощущаю вокруг медленные движения старичков. Какой-то новый, тошнотворный запах идет из кухни, поэтому иду туда посмотреть. Желтые поверхности, как всегда, чисты. На столе — завтрак для двоих. Сине-белые полосатые чашки и блюдца стоят в ожидании кофе. Молочный кувшин такого же цвета — посредине; там, где следовало быть молоку, образовалась плотная желтая корка. Ножи, вилки и ложки блестят чистотой. Бабушка всегда после мытья натирала их до блеска.

— Мне нравится, когда моя посуда блестит, — обычно говорила она. — В наши дни людей это совсем не волнует. А у меня не так. Люблю, когда в ней видно мое лицо.

Помню, как я брала ложку и пыталась рассмотреть в ней свое лицо. Никак не могла понять, почему оно там вверх ногами.

«Она показывает тебе, хорошая ли ты девочка», — говорил дедушка.

Вскоре я обнаружила, что на другой стороне выгляжу нормально, и все недоумевала, почему это они не объяснили мне все подробно. Я ведь переживала, хорошая я, или плохая.

На плите две тарелки; на них аккуратно разложены бекон, яичница, бобы, колбаса и поджаренный хлеб; все абсолютно одинаково на каждой тарелке. Яичница посередине прогнулась и затвердела, на хлебе появилась серая плесень, колбаса сморщилась, бобы торчат из томатного соуса, который тоже затвердел и растрескался.

Мартин видит, что я смотрю на все это.

— Мне не захотелось выбрасывать, — говорит он. — Я подумал, что это может помочь выяснить, что же произошло. Улики.

Мне тоже не хочется выбрасывать, несмотря на запах. Мне в этом видится некая характерная черта их совместной жизни. Миссис Харрисон — в кухне, мистер Харрисон — смотрит телевизор. Картина жизни, которой больше нет. Поколение, которое видело начало века и пережило две мировые войны.

Иду взглянуть на спальню, где Мартин их нашел. Покрывала лежат на своих местах, и можно рассмотреть следы от двух тел, лежавших бок о бок; два углубления, просуществовавшие на этих кроватях более семидесяти лет. Видно, с какой стороны спал дедушка: он был тяжелее бабушки. Нужно было давным-давно уговорить их купить новую кровать.

Бабушкина щетка для волос и расческа аккуратно разложены на тумбочке, деревянные ручки с перламутровой мозаикой. Будучи маленькой, я часто играла с ними, водя пальцем по ложбинкам, поглаживая гладкое дерево. На тумбочке кружевная скатерть и трехстворчатое зеркало, в котором можно увидеть, как ты сама себя рассматриваешь.

На дедушкиной тумбочке книга по садоводству, хотя в последние годы от роз ему пришлось отказаться. Здесь же электрический чайник, в котором они видели изобретение, принципиально изменившее жизнь. Когда я у них гостила, мне было слышно, как чайник закипал каждое утро ровно в шесть.

— Поспи еще, — говорила бабушка. — Не вставай с нами. Мы постарше тебя. Нам не нужно много спать.

Но я все равно просыпалась, когда чайник начинал урчать и булькать; вода в нем закипала. Тогда я ждала, пока, в 6.15, не встанет дедушка. Я слушала, как разливают чай, так привычно и спокойно, и как звенит посуда, когда дедушка передает бабушке чашку с блюдцем. Они разговаривали шепотом, и я улавливала отдельные слова: «Маргарет… георгин… дождь… Китти…» Через какое-то время я обычно переворачивалась на другой бок и засыпала, разнежившаяся от предсказуемости их действий.

На бабушкиной тумбочке возле кровати часы, настольная лампа и очки.

Насколько я помню, она всю жизнь читала «Джейн Эйр». Я обычно наблюдала за ней во время чтения. Время от времени она переворачивала страницу, иногда вперед, иногда назад, а я замечала, что глаза ее не движутся. Она не читала. Может, она и не умела читать, а просто позволяла себе несколько минут мирного отдыха, избавляя себя от необходимости оправдывать свою бездеятельность.

Я нахожу «Джейн Эйр» на полу, две чашки с блюдечками так и стоят на подоконнике в пятнах от последних капель чая. Перед тем как умереть, они попили чай, а вот к завтраку чай уже не приготовили.

На стене висит их свадебная фотография. Черно-белая, они на ней держатся очень прямо, в одном уголке по стеклу пошла трещина. Двое свежих молодых людей, совсем не похожие на бабушку с дедушкой. Он красив и похож на Адриана на фотографии, хотя в реальной жизни я никогда не могла обнаружить между ними сходство. Она высокая, черноволосая, немного похожа на меня теперешнюю. Ни один из них ничем не напоминает Маргарет, мою мать. Я внимательно изучаю фотографию, стараясь постичь, что же было у них на уме, когда их снимали. Они кажутся такими молодыми. По их лицам ничего невозможно прочесть.

— Они были в одежде, — сказал Мартин. — Очень странно. Оба в кровати и в одежде, накрытые одеялами.

Я стараюсь не видеть их старые тела, лежащие бок о бок в кровати, которою они купили, как только поженились, тела, одетые в одежду, что не меняла свой стиль в течение всей моей жизни. Юбка до колена из пестрого зеленого кримплена, брюки в узкую полоску из полиэстера и ажурной вязки джемпер.

Мы с Мартином спим в грузовике. Ни один из нас не находит в себе сил спать в доме, у нас нет ощущения, что он принадлежит нам.

Весь следующий день я перелистываю страницы их жизни. Бесконечные груды старых счетов относят меня назад, к тридцатым: письма, билеты в кинотеатр, облигации выигрышного займа, все то, что они не хотели выбрасывать. Пачка открыток после их золотой свадьбы, подарки на свадьбу, которыми они никогда не пользовались: скатерть из ирландского льна, сохранившая свою первоначальную упаковку, коробочка со стаканами для хереса, которую так и не открыли.

Каждый раз, когда я разбираю очередной ящик, появляются все новые и новые вещи, напоминающие мне о них. Перед тем как приступить к обследованию очередного этапа их жизни, я должна поплакать. Понимаю, что должна все разобрать ради них. Не могу просто взять и выбросить их вещи, что-то внутри меня протестует, однако мы заполняем одну черную сумку за другой.

— А что нам делать с мебелью? — спрашиваю я Мартина.

Он пожимает плечами:

— Думаю, мы узнаем, не нужна ли она кому, а потом продадим одной из тех контор, что занимается расчисткой домов.

Мне нужна вся их мебель. Как я могу допустить, чтобы она ушла к чужим людям? Каждый из предметов этой темной, тяжелой, прогнувшейся мебели кажется мне сокровищем. Отполированная бабушкиными заботливыми руками, она все равно хранит на себе отпечатки рук, что трогали ее все эти годы. Каждый день своей взрослой жизни пользовался этой мебелью дедушка, она открывалась и закрывалась в течение всей их тихой старости. Если она будет продана на аукционе, ее обдерут, покрасят, отполируют, все годы ее близости с людьми будут вытравлены химикатами.