крошечными. Пчелы, облепившие их, черными языками заползали наверх по невидимым лестницам и, срываясь вниз, меняли рисунок этой причудливой волны, то поднимавшей горб к самым зубцам, то внезапно припадавшей вниз, к подножию каменной ленты. Этот смертельный танец подчинялся далекой музыке, одному почти ровному гулу, с легкими победными интонациями то одной, то другой стороны, в зависимости от поведения волны. Теперь внутри стен звуки бойни, пусть даже ее последних, затухающих аккордов, проявились в ином восприятии. Здесь их вибрации, тихие, но близкие, страшили, жалобили, одергивали незримыми руками, умоляли и ужасали снова и снова. Запах пролитой и застывшей крови, вскрытой и гниющей плоти сводил с ума тошнотворностью, и я, не выдержав, сорвал тюрбан с головы убитого воина и повязал вокруг лица, стало немного легче. Несколько раз из домов выскакивали крестоносцы и, обнажив мечи, бросались в мою сторону, но я осенял себя крестом и кричал:
– Во имя Иисуса, Господа нашего! – и они успокаивались.
Все мои усилия не приносили плодов: обозы подошли слишком поздно, если в городе что-то и оставалось на момент взятия, все было уничтожено в первую же ночь. Уставшее солнце начинало приседать на крыши домов, день прошел впустую, нужно было возвращаться. Ночью в городе я мог спокойно примерить на спину стрелу или остаться без руки или ноги, а то и вовсе без головы. В темноте озверевший солдат не будет разбираться, кто перед ним. Сообразив, в какой части Иерусалима находятся ворота, у которых осталась повозка, я двинулся туда. Едва успев перескочить окоченевший труп соотечественника, из спины которого торчал кривой арабский меч, я услышал голос:
– Помоги мне.
Сказано было на языке франков, но с характерным акцентом. Чуть в стороне, у стены, на корточках сидел человек, одетый в белые одежды. Подле, прислонив голову к его коленям, лежал воин-сарацин.
– Я зову тебя, – снова прозвучал тот же слабый голос. Говорил не «белый» человек – меня подзывал раненый. Судя по дорогим доспехам, это был знатный господин. Стрела нашла щель между пластинок лат в правом боку и медленно убивала свою жертву.
– Помоги, – повторил он еще раз, – облегчи страдания мои.
– Я не лекарь, – ответил я обескураженно, глядя на него, – и не смогу помочь тебе.
– Достань мой меч из ножен и пронзи сердце, помоги встретиться с Аллахом, больше просить некого, – простонал он, теряя силы.
Ничего не понимая, я уставился на «белоснежного» и сказал ему:
– Он бредит?
– Вовсе нет, – ответил тот. – Он не видит меня и… не слышит.
Раненый застонал и закрыл глаза.
– Ты не слуга его?
– Я слуга всем, – ответил странный человек.
– Как понять тебя? Кто ты? – Для усиления впечатления, или от страха, я снял с плеча топор.
– Я Иисус Христос, Я тот, кого вы пришли защищать, или освобождать, или совершать что захотите, но непременно во Имя Мое. Я же, слуга всех, пришел сюда найти своего Христа.
– Скажи, если ты пришел с нами, с каким рыцарем ты бился рядом? – я решил вывести «белого человека» на чистую воду.
– Я пришел с каждым из вас и бился подле каждого, с одной и с другой стороны. Этот воин зарубил восьмого крестоносца, когда я стоял рядом с лучником на крыше того дома, – он указал рукой, – сделавшим смертельный выстрел.
«Сумасшедший клирик», – подумал я, но спросил:
– И ты был рядом с сарацинами? Они же неверные и почитают Аллаха.
– У меня много имен. Я нападал и защищал, я лез на стены и скидывал с них, я был с крестом на щите и нес полумесяц на шлеме. Я искал среди вас и нашел.
– Кого же ты нашел?
– Своего Иисуса.
– Где же он? Вот этот господин? – Я указал на сарацина. Разговор начинал забавлять меня.
– Это ты, – спокойно ответил «белый». – Ты, единственный из двух армий в Святой Земле, не убил.
Я засмеялся:
– А вот это просто, мой господин: я обозный возница, а не воин, и весь наш обоз, а не только я один, не участвовал в сражении и, значит, не убивал.
Назвавшийся Иисусом засмеялся вместе со мной:
– Ты единственный не хотел убивать никого, и это желание от самого сердца. Ты – Иисус.
Я не знал, что думать, что делать, и просто так спросил:
– А что мне сделать с сарацином, подскажешь?
– Сердце подскажет, – серьезно ответил Иисус.
Я достал меч из ножен, вложил его в руки воина и, подумав, сказал:
– Ты не видишь, но вижу я, рядом с тобой Аллах, он встречает тебя.
Сарацин открыл глаза, в них стояли слезы.
– Благодарю тебя, добрый человек, – прошептал он, и лицо его застыло в улыбке. Я закрыл ему глаза.
– Зачем тебе я, ну, в смысле зачем Христу свой Христос?
– Зачем ты, зачем вы все пришли в Святую Землю? – последовал вопрос на вопрос.
– Защищать Гроб Господень, обрести Бога, – ответил я словами священника, благословлявшего нас на кровопролитие неверных.
– Тогда скажи: зачем человеку Бог? – Иисус улыбался.
Я задумался: и вправду, зачем? Мысли крутились в голове, но одна вдруг промелькнула очень ярко:
– Вера. Бог нужен человеку, чтобы верить в Бога! – выпалил я.
Мой ослепительно белый собеседник утвердительно покачал головой.
– Вот и мне, Христу, нужен Христос среди людей, чтобы поверить в человека. И я встретил тебя, и я уверовал.
Я огляделся: мы разговаривали в полной темноте, посередине ночи, но я прекрасно видел Иисуса – он источал Свет.
– Возвращайся домой, – сказал он. – Святая Земля мертва, даже с тобой, но свой дом ты сможешь сделать Христовым пристанищем.
Я будто посмотрел на солнце, так ослепительно ярко стало моим глазам, а когда Свет успокоился, я оказался возле своей повозки с боевым топором на плече и неизгладимой мыслью в голове: Человек ищет Бога в себе для веры в Бога, Бог ищет Бога в человеке для веры в Себя.
Через месяц Саладин привел к стенам Иерусалима стотысячное войско и выбил нас из города. Отряд сарацин, окруживший наш обоз, уже поднял мечи, но их военачальник, осмотрев пустые повозки, рассмеялся:
– Это наши союзники. Они так плохо кормили своих воинов, что мы без труда справились с ними.
Сарацины заржали, едва ли не громче своих коней, – нам даровали жизнь. Мы вернулись на родину, в свои дома. Обратный путь был долог, но я видел рядом с каждым встречным «белого спутника» и ничего не боялся. Вот и сейчас ты слушаешь меня, а у тебя за спиной стоит улыбающийся Иисус.
Кто убил Иисуса?
Утешится ли в споре тот,
Кто сделает наоборот?
Противнику сдаст, не боясь,