Последние две премьеры от Тарантино – «Доказательство смерти» и «Бесславные ублюдки» – заставили фанатов волноваться, что мастер изживает себя, начиная творчески перерабатывать собственные старые работы. «Джанго освобожденный» доказывает, что это совсем не так. Впервые за свою карьеру режиссер решился затронуть тему рабства в США. И делает это с присущими его фильмам фонтанами искусственной крови и черным (не в расистском смысле) юмором. Сам он тоже дважды появляется в кадре. Причем во второй раз стоит с мешком на голове, и преданные поклонники могут опознать кумира по одному лишь голосу.
УК: Квентин, ваша любовь к вестернам идет из детства?
КТ: Да. Все мальчики моего поколения любили вестерны. Но у меня и мама была невероятной фанаткой Клинта Иствуда. Помимо, пожалуй, картин Уолта Диснея, спагетти-вестерны были первыми фильмами, которые я увидел. Вместе мы пересмотрели кучу картин. Иногда мама и ее очередной бойфренд брали меня в кинотеатр под открытым небом. Мы сидели в машине, и мне в силу маленького роста приходилось тянуться, чтобы увидеть экран целиком. Мне всегда нравились сюрреалистичность и смелость вестернов. Кстати, я считаю, что они родили современное кино в смысле монтажа. Как Серджо Леоне (режиссер фильма «Однажды на Диком Западе». – Прим. «ТН») кроил эпизоды, не делал никто в его время.
Из маленького ребенка, тянувшегося к фильмам из окна автомобиля, вырос упертый киноман, который бросил школу раньше срока, чтобы учиться актерскому мастерству. Его он тоже скоро забросил и в конце концов начал работать в салоне видеопроката, где с энтузиазмом устраивал просмотры и обсуждение новинок кино.
Первые фильмы Квентина шокировали его друзей: насилие не просто присутствовало на экране – оно было воспето и поставлено на пьедестал. Неудивительно, что режиссера постоянно спрашивают о причинах его любви к насилию на экране. Недавно в Лондоне, когда подобный вопрос был задан во время телеинтервью, Тарантино взорвался и заявил журналисту, что это «не его гребаное дело».
УК: За последние лет 15 вашей карьеры вы пережили не один скандал. Однажды на вас даже подали в суд за избиение. С тех пор вы сильно изменились?
КТ: Наверное. По крайней мере теперь, прежде чем вспылить, я думаю дважды. Потому что знаю, что если дам кому-нибудь в лицо, на меня точно подадут в суд и мне придется за этот удар прилично заплатить.
УК: В ваших фильмах много насилия, с ним все понятно… Но чего бы вы никогда не показали на экране?
КТ: Единственное, что я видел у других, но никогда бы не стал снимать сам, – реальную смерть животного или насекомого. Такого много в азиатских фильмах, но, по моему мнению, это уже за гранью.
УК: Ваша любовь к кинопленке и отказ работать на цифре тоже дело принципа?
КТ: Я один из последних режиссеров, которые снимают на пленку, в двух измерениях. Для меня это реальное кино, со всей его магией и обманом. Это имеет для меня особую ценность. Я даже купил кинотеатр New Beverly в Лос-Анджелесе. Пока я жив и богат, там будут крутить фильмы на пленке 35 мм.
УК: Легко было убедить Эннио Морриконе написать музыку к «Джанго»?
КТ: Он хотел сочинить саундтрек еще к «Бесславным ублюдкам», но мы тогда старались успеть к премьере на Каннском кинофестивале и не могли ждать. Вообще, я сказал ему, что если мы начнем работать, то он должен написать музыку до съемок, а не наоборот. Чтобы я мог разрабатывать и монтировать сцены на его мелодию. Это, кстати, тоже открытие режиссеров спагетти-вестернов. Именно они стали монтировать, опираясь на ритм музыки. Она перестала быть фоном, начав дополнять историю и рассказывать сюжет.
УК: Морриконе пришлось участвовать в отборе на равных с другими кандидатами?
КТ: Да, он прислал музыку, как и все остальные. Энтони Гамильтон и Джон Ледженд сделали то же самое. Мне понравилась музыка Морриконе, и я решил включить ее в фильм.
УК: Сэмюэл Л. Джексон появляется почти во всех ваших фильмах. Он ваш талисман?
КТ: Это все его заслуга! Но прежде всего мне самому страшно нравится с ним работать. А потом, он пошел на принцип – быть во всех моих картинах. Хотя и не всегда это получается. Каждый раз он действует очень настойчиво. Помню, когда увидел сценарий «Убить Билла», то позвонил и сказал: «Я хочу роль органиста!» А у него там даже реплик не было, в тексте просто значилось «человек, играющий на органе». Я спрашиваю: «Почему именно его?» В ответ он кричит в трубку: «Так это единственная роль, которую я там могу сыграть!» (Смеется.) Пришлось написать ему несколько строчек текста. Похожая история произошла и с «Бесславными ублюдками». «Хочу играть голос рассказчика», – заявляет мне Джексон. «Почему?» – «Потому что больше некого!» Со времен «Джеки Браун», а это было уже 15 лет назад, мы не работали вместе по-настоящему. А сейчас, для «Джанго», роль слуги Стивена писалась именно под него.
УК: Вы не удивились волне критики, которая полилась из-за того, что вы решили заговорить о рабстве?
КТ: В США невозможно снять фильм о рабстве и не ждать волны недовольства. Но время нас рассудит. Спагетти-вестерны тоже изначально были поджанром. Они не пытались быть исторически точными. Это скорее фольклор, полная метафор быль.
УК: То есть вы не пытались точно отобразить то, что произошло в реальности?
КТ: Знаете, меня бесит, когда мне говорят, что фильм получился исторически неточным. Я сразу думаю: «Идите вы куда подальше! Сами вы неточные! Покажите мне ссылки на исторические книги, которые это доказывают». Но в данном случае вы правы: Джанго не существовал в реальной жизни. Хотя все детали, которые описывают рабство и нравы того времени – драки между рабами на потеху публики, истязания, – они исторически верны. Это часть нашей истории, как бы ни было неприятно на нее смотреть.
УК: Обе части «Убить Билла» были о мести, тут герой тоже мстит…
КТ: Я не думаю, что «Джанго» – это фильм прежде всего про месть. Если бы я снял кино про то, как герой находит братьев Бриттл, убивает их одного за другим, – это было бы скучно. Он же едет освободить Брумгильду и заодно воздать по заслугам всем, кто над ней издевался. А потом мечтает ускакать на коне в закат, добраться до Нью-Йорка и жить там с любимой женщиной долго и счастливо. (Смеется.)
По сути, все жанры, в которых я очень сильно хотел поработать, на «Джанго освобожденном» закончились. Хотя нет, остался один – ужасы, но только безумно страшные. Чтобы зритель мог еле усидеть на кончике стула.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});