Главные византийские регалии царской власти: скипетр, держава и бармы (венцы, привезенные из Константинов) – ля в 1630 и 1672 гг., до наших дней не дошли) – сохранились в собрании Оружейной палаты.
Эти замечательные памятники исследовались историками XIX–XX вв. и в самое последнее время. Они демонстрируются в постоянной экспозиции Музеев Московского Кремля и на специальных выставках.
Однако до сих пор история византийских инсигний первых Романовых хранит неразгаданные тайны, оставляя место для дальнейшего исследования.
Примером тому могут служить бармы, специально заказанные в Константинополе Алексеем Михайловичем в 1660 г. Единственное на сегодня обобщающее исследование барм, по терминологии документов диадимы, выполнено М. В. Мартыновой.[723] Однако автор использует не все архивные материалы, связанные с историей появления диадимы в Москве, но и в приведенных документах опускает важные, на наш взгляд, сведения.
В 1662 г. диадима вместе с державой была привезена в Москву. В документах Посольского приказа царские инсигнии описаны следующим образом: «Яблоко[724] золотое с яхонты червчетыми и с олмазы, а на нем крест. А на кресте копие и трость,[725] да на кресте ж олмаз, а в кресте яхонт червчат. Диадима царского пресветлого величества золотая с яхонты и с изумруды и с олмазы, плащи[726] на отлабасе серебряном, а на ней образ пречистые Богородицы да Алексея Человека Божия».[727] Более полное описание эмалевых медальонов диадимы содержится в приходно-расходных книгах фонда Оружейной палаты[728]. Как свидетельствуют документы, диадима была изготовлена по образцу «диадимы благочестиваго царя Костянтина» и сделана она «про государское достоинство» Алексея Михайловича. Из архивного дела о приезде Ивана Юрьева Репеты с заказанным узорочным товаром явствует не только то, как создавались бармы, но и их дальнейшая непростая судьба: «В прошлом, государь, во 168-м (1660) году марта в 8-й день по твоему, государеву, указу послан я, работник твой, для твоих государских узорочных товаров в Царьгород, и о том мне дана твоя, великого государя, грамота ис Посольского приказу[729]. И по твоему, великого государя, указу и по образцу, каков мне дан ис Приказу золотые полаты, зделал я, работник твой, во Царегороде про твое царское величество диадиму да яблоко и привез к тебе, великому государю, к Москве, не замотчав. А на завод тех вещей ис твоей, великого государя, казны денег мне не дано ничево… а своими пожитками таких великих вещей завесть было мне невозможно… И ныне в тех долгах дом мой и жена, и дети со всеми людми в закладе, и в том долгу женишка моя стоит на правеже, а окупитца нечем. Живу с тою диадимою на Москве блиско году, а в Золотой полате держали диадиму шесть месяцов и отдана мне назад. А вины я, работник твой, пред тобою великим государем, не ведаю. А с которого образца диадиму и яблоко делали, и тот образец и твою, великого государя, грамоту у меня, работника твоего, взяли в твой, великого государя, в Приказ тайных дел… Мне б такие великие вещи без образца завесть было невозможно… И те вещи день и ночь оберегаю с великим страхом, а про мою скорбь и слезы известити тебе, великому государю, некому…»[730].
Из челобитной Ивана Юрьева следует, что в 1662 г. диадима и яблоко были представлены царю на аудиенции в Кремле, но затем бармы отправили на экспертизу в Золотую палату, где двумя годами ранее был подготовлен заказ на их изготовление. Держава же сразу была принята в казну. После шестимесячного исследования в палате бармы вернули владельцу, а документы, связанные с этим заказом, отправили в Приказ тайных дел. О какой грамоте, взятой у Ивана Юрьева вместе с образцом, идет речь? Это явно не проезжая грамота, отпуск которой сохранился в Посольском приказе, имевшая значение для выезда греческого купца из России, и не его жалованная грамота, которой он пользовался долгое время. Названные акты не требовали анализа в контексте исследования диадимы. Скорее всего, подразумевался документ, содержащий подробный заказ, возможно, описание желаемого предмета.
Почти год греческий купец вынужден был держать драгоценную вещь у себя, опасаясь за ее сохранность. По существовавшей в XVII в. традиции, привезенные государю дорогие ткани, ювелирные изделия, конскую упряжь и другие предметы царского обихода оценивали, как правило, не по рыночной стоимости, и купцам назначали не ту цену, которую они объявляли русским властям. После первой оценки купцы просили пересмотреть вновь привезенные ими товары и получали большее вознаграждение, чем первоначально. «Указная цена» предмета определялась русскими и иностранными торговыми людьми, которых специально призывали для этой цели ко двору. О невыгодной продаже узорочных товаров в казну свидетельствуют не только греческие, но и западноевропейские купцы[731]. В случае с диадимой вопрос об оценке драгоценности возник не сразу. Бармы попросту вернули купцу назад. Ни до, ни после привоза диадимы дело не доходило до Тайного приказа. Образец и грамота, по которым создавалась диадима, пока не обнаружены. Однако можно с большой долей вероятности предположить: в Москве ожидали увидеть нечто отличное от того, что привез Иван Юрьев. Недаром в челобитной он ссылался на полученные из Посольского приказа документы и писал, что не знает за собой никакой вины перед государем.
В конце концов диадима была принята в царскую казну, но еще почти 20 лет Иван Репета пытался возместить затраты на ее изготовление.[732] Со временем в челобитных Ивана Юрьева появляется еще один аргумент, который, по мнению греческого купца, должен был бы подчеркнуть его заслуги перед Алексеем Михайловичем и побудить русские власти вознаградить его по достоинству. Иван Репета писал, что как только он «приехал с Москвы в Царь-город, и те, которые лихие иль живые недруги, хотя ево в самой конечной погибели видеть и напрасную смерть навесть, огласили его ложно турскому салтану и тамошним всем владетелем, и чесным людем, что бутто с ним изволил великий государь послать своего великого государя казны на подарки патриархом и прочим греком восемьдесят мешков червонных золотых за то, чтоб они стояли при великом государе за одно на турков. И по той де ложной огласке взяли его тамошние владетели в самое жестокое подкрепление и спрашивали на нем того со всяким жестоким испытанием… и про те де про все его беды и разорения и про напрасную огласку известно святейшему Паисию, папе и патриарху алею сандрейскому. И о том его разоренье и убытках к великому государю писал он, святейший патриарх, истинную правду, и великий государь пожаловал бы ево за то его напрасное страдание и за великие убытки своим, великого государя, жалованьем…»[733]. В 1672 г. александрийский патриарх действительно просил Алексея Михайловича за Ивана Юрьева[734], но и ранее приехавшие на собор по «делу» Никона вселенские патриархи вступались за греческого купца. По ходатайству Паисия Александрийского и Макария Антиохийского Ивану Репете дополнительно к прежним выплатам выдали соболями на 4 000 рублей[735]. Хотя сохранившиеся документы посвящены, главным образом, оценке диадимы, история с затянувшимся возмещением затрат на ее изготовление не должна отвлекать внимание исследователей от возникших в 1662 г. сомнений по поводу константинопольских барм.
Другим важным аспектом изучения диадимы является анализ идейного содержания изображений на эмалевых медальонах. В разное время ученые предлагали различное объяснение их сюжетов. В свою очередь, М. В. Мартынова отмечает, что их названия были даны еще в приходно-расходной книге 1664–1665 г., и современник связал их с псалмами Давида[736]. В целом М. В. Мартынова видит в иконографии эмалей воплощение идеи «премудрой двоицы», т. е. гармоничного единения светской и духовной власти, в равной степени близкой и царю и патриарху[737]. По нашему мнению, можно предложить иную трактовку общего идейного замысла. Часть образов диадимы не вызывает споров и не требует специального комментария. Среди них: Богоматерь – смысловой и художественный центр композиции, святой патрон государя – Алексей Человек Божий, как персонификация царя, царь-Богопомазанник Давид, утвердители христианства Константин и Елена, а также св. Меркурий, победитель Юлиана Отступника. К св. Меркурию вполне применимо выражение из преамбулы соборного постановления 1666/1667 г. «веры православныя христианския ревнителя и поборника», которое в тексте отнесено к самому Алексею Михайловичу.
Остальные три медальона по трактовке Г. В. Филимонова представляют «царства природы», т. е. весь тварный мир, «сонм царей, священства, царедворцев и народа» и сцену помазания. Дух святой нисходит на благословляющего архиерея, совершающего таинство[738]. М. В. Мартынова понимает этот сюжет как отражение мысли патриарха Никона о важной роли священства[739]. Однако он непосредственно связан с образом царя Давида. Через помазание царь становился причастным Духу Божию, как это было с Давидом: «Взял Самуил рог с елеем и помазал его среди братьев его, и почивал Дух Ягве на Давиде с того дня» (1 Цар. 16: 13). Так что и это изображение следует толковать к славе царя. Государь, помазанник Божий и защитник христианства – вот общая идея шести из восьми изображений и, как представляется, главный смысл всей идейной программы. Это основной догмат царской власти, весьма значимый для Алексея Михайловича как в контексте его борьбы с внутриполитическими врагами, так и в контексте противостояния с патриархом Никоном.