сплошные приключения, трюки, спецэффекты. А по эту сторону экрана – что тут интересного?.. «Сейчас приду» прозвучало и через пять, и через десять, и через пятнадцать минут…
Но вот, наконец, мы все за столом. Беремся за ложки. Внук развлекает бабушку и сестру беседой:
– У Паши есть дедушка Петя. У него оторвало пальцы косилкой, целых четыре пальца. Сосуды лопнули, и он умер.
Мы с Миланой недоуменно переглядываемся: это – тема для завтрака? Но внук упорно продолжает:
– Сейчас дед в могиле. Если к ней подойти, он встанет.
Мы кладем ложки…
– Только это будет уже не он, а зомби.
– Почему зомби? – дрожащим голосом спрашиваю я.
– И кто же его там зазомбировал? – голосом строгой учительницы спрашивает сестра.
– Не знаю, – вздыхает внук и некоторое время, к моей радости, ест молча. Слава Богу: лапша, сделанная «для культуры», все-таки оказывается в желудках…
И потекли дни. Завтраки, обеды, ужины. Речка. Речка – это то, что все-таки перетягивает (пока?) фэнтези со всеми их спецэффектами. Внуки заходят, точнее, забегают со всего маха в воду, и – попробуй их вытащить оттуда! Визг, крики восторга, ныряния. Внучка утверждает, что вода – ее родная стихия. В начале лета она провела две недели на море с папой (отпуска у мамы с папой не совпали, и они отдыхали по очереди), но приехала к нам абсолютно белая. «Почему?» – недоумевала я. «Так я же всегда в воде сидела».
Если бы только в воде! А то ведь чаще всего – под водой. Начнешь что-нибудь говорить ей, оглянешься – а тебя никто не слышит. Потому что опять унырнула.
Нынешним летом решил следовать примеру сестры и малыш. К непрекращающимся ныряниям внучки я уже привыкла, а тут – сердце обмирает…
С речки возвращаюсь, уморенная от переживаний. А надо уже налаживать ужин. А еще мама наказывала с малышом читать и писать. В свои четыре внук уже знает все буквы, складывает их в слоги и даже слова, но писать решительно отказывается:
– Нет, здесь я писать не смогу.
– Почему?
– Потому что у вас все другое: стены, мебель, игрушки.
– А как же в школе? Когда ты пойдешь в школу, там тоже будет все другое.
– Не знаю, – простодушно и честно вздыхает маленький хитрец.
Вечером я иногда не нахожу в себе сил рассказать ему сказку… Он и не настаивает:
– Давай лучше поговорим.
– О чем?
– Вот я не знаю, почему Милана выросла раньше меня.
– Ну, это понять легко: просто она раньше родилась.
– А где же тогда был я? У мамы в животике?
– Нет, даже в животике еще не был.
– Значит, я был в космосе. Или у мамы в груди.
До приезда внуков, когда у меня еще было время читать, я успела ознакомиться с теорией о том, что дети, оказывается, сами выбирают своих родителей. Они, дети то есть, существуют где-то там, в параллельных мирах (получается – как раз в бесконечном космосе!), в виде духовных субстанций, а потом воплощаются с помощью выбранных – по своему желанию! – родителей в физические тела. И появляются таким образом на земле. Но внук-то этих книг еще не читал. Откуда же…
– Все, давай спать. Ложись на бочок, ручку под голову…
Внук вскоре и засыпает. А у бабушки – ну какой теперь сон!
Кажется, еще недавно… еще совсем недавно я говорила не внукам, а своей маленькой дочке: ложись на бочок, ручку под голову… О, блаженное время! Время, когда я была для своего ребенка всем: вселенной, в которой она жила, защитницей от всех бед и напастей, мудрецом, знающим ответ на любой вопрос. Она действительно жила у меня в груди, черпала из меня все, что ей требовалось для жизни: любовь, защиту, тепло.
Но потом дочь выросла и сказала: хватит.
Теперь она хочет быть сама по себе. Она не терпит вмешательства в свою жизнь.
Если у них с мужем внезапно кончились деньги – им можно подбросить их.
Если им некуда деть на лето детей – они позволят пожить им у бабушки с дедом. На это они не рассердятся.
Но если полезть к ним с советом – это будет расценено как вмешательство во внутренние дела семьи, будет пресечено и отвергнуто самым решительным образом. Да вспомнить хотя бы историю с кроваткой. Когда Владик вырос из своей самой первой – маленькой кроватки, они приняли решение купить другую – двухъярусную. Узнали мы об этом от внучки (в то время она звонила часто): «Бабушка, мама с папой везут двухъярусную кроватку». – «Какую-какую?» – «Двухъярусную. Владик будет спать внизу, а я наверху». Я тут же взялась названивать на мобильный: «Вы что – с ума сошли?» В ответ раздалось вежливо-холодное: «Ты что там делаешь сейчас – пьешь чай? Вот и пей спокойно. Не нервничай. И не лезь в наши дела»…
Не лезь в наши дела? Значит, пока внучка жила у нас (а она жила до пяти лет, пока они обустраивались там, в Москве), пока она жила у нас, наши дела были общими. Внучка часто болела, и мы постоянно перезванивались по поводу ее здоровья – нашего главного общего дела. Хотя иногда приходилось принимать решения самостоятельно, как, например, в случае с аппендицитом.
…Тем утром внучка поднималась особенно неохотно, была задумчивой и вялой и на вопрос: «Что с тобой, Миланочка?» так же неохотно ответила: «Животик болит». Помчались в больницу. Доктор пощупал внучкин живот, потом у нее взяли кровь из пальчика (хорошо сказать – сдали: пока сдавали, все хирургическое отделение от крика моей горластой внучки стояло на ушах!), после чего тот же доктор сказал: «Немедленно на операционный стол». Когда тут было советоваться, если доктор говорит «немедленно»? Немедленно и повезли. Пока шла операция, я была, как говорится, в себе – видимо, просто толком не успела испугаться. Но когда операция закончилась, а она все не просыпалась и не просыпалась… Через час ожидания под дверью операционной от страха я опустилась по стене на пол. Вышел доктор. «Да не переживайте вы так. Это же ребенок. Спит и спит. Проснется, спросит: „Бабушка здесь?“ – и опять спит». Я верила и не верила. Сознание прошивала мысль: «А что скажут родители? Что они сделают теперь со мной?»…
Внучка очнулась через полтора часа. И тогда я перевела дух и тоже вернулась в себя – в свое тело, свои мысли и чувства. (Наверное, именно тогда я впервые поняла, что значит – быть не в себе и в себя вернуться…) Бросилась звонить