не чувствовал особой утраты.
Он вернулся на обед с поля, где помогал мужикам сажать пресловутую картошку. И видя, что с прошлого года площадь посева значительно сократилась, испытывал жгучее злорадство и, одновременно, тревогу. Что если…? Нет, надоели эти «что, если». Если выхода нет, он прямо в Праздничную ночь вздернется на ближайшем суку.
Анка, недовольно щурясь на пробивающиеся сквозь щелястые ставни солнечные лучи, поставила перед ним тарелку жидкого бульона,в котором плавали какие-то подгнившие овощи, и дала твердый, похожий на замазку, кусок черного хлеба. А рядом с тарелкой положила небольшой кусочек бересты.
- Степан утром заходил, - рассеянно пробормотала она в ответ на его вопросительный взгляд.
Максим тут же отложил ложку и завладел берестой, на которой чернел слегка смазанный отпечаток пальца. В самой верхней его точке был нацарапан крошечный крестик. Повинуясь неясному импульсу, он сразу затер отпечаток и выбросил огрызок в холодную печь. Он не боялся забыть координаты, ведь ему хватило одного взгляда, чтобы понять, где искать деда. Не лучшее место, конечно. Слишком на виду. Но разве он имеет право упрекать в этом старика? Он посмотрел на Анку, готовый дать честные ответы на ее возможные вопросы, но девушка с экзальтированной мечтательностью думала о чем-то своем.
- Слушай…, - Макс кашлянул в кулак, - Я хочу по рощам пройтись. Мужики говорят, папоротника в этом году видимо-невидимо.
- Отличная идея, - произнесла она с внезапным оживлением, - у нас есть немного свиного сала на жареху, так что будет отличная еда!
Он с удивлением глядел на нее. Жратва, кажется, осталась единственным, что еще могло ее расшевелить и заинтересовать.
- Можно подумать, я тебя плохо кормлю…, - с некоторой обидой пробормотал он. Это он, Макс, хлебает баланду, а ей он утром принес от Акулы половинку отличного, томленого в весенних травах кролика и несколько драгоценных картофелин. И это при том, что ему приходится работать в поле, а она…
- Дело не в этом, просто…
- Что?
- Ничего, - она шевельнулась в душном сумраке, - Пока еще не уверена. Ты когда вернешься?
- Не знаю…, - Макс замялся, подсчитывая, сколько ему потребуется времени, чтобы добраться до «свадебного дуба», снять деда и схорониться с ним до темноты. А потом утащить тело на «мокрое» кладбище и закопать в одну из пустующих могил. Он подозревал, что закопать тело можно в любой низине, до которой достанут подземные воды, но все же не был в этом уверен, а потому решил действовать трудно, но наверняка, - Утром, наверное.
Он со смутной надеждой ждал от нее протеста, подозрений, каких-то обязательных женских расспросов, но Анка только кивнула и снова ушла в себя. Макс, меланхолично хлебая суп, некоторое время молча разглядывал ее. Не нравилось ему ее поведение. И вообще ничего в ней не нравилось. Первое время она бодро шла на поправку, а потом снова начала чахнуть и оплывать. Выглядела плохо и, что еще хуже, была явно не в себе.
Он доел, накинул на плечи свою драную толстовку и через силу склонился к любимой для поцелуя. Губы ее были излишне горячими, а изо рта отвратительно пахло.
«Может, какая-то желудочная инфекция?», - подумал он, торопливо отгоняя совсем иные подозрения, - «Надо спросить у баб, какую ей траву заварить…»
К дубу он добрался, когда солнце уже клонилось к закату. Пришлось потратить некоторое время на то, чтобы нарезать папоротника. Возвратиться в деревню с пустыми руками было бы подозрительно. Пока он обходил дуб, сердце пропустило пару ударов, а потом затрепыхалось в жути и облегчении.
Вон он – висит среди юной листвы. Тонкая, плетеная веревка глубоко врезалась в багровую шею; черный, распухший язык не помещается во рту; руки застыли в предсмертной судороге; рваные, серые штаны потемнели в промежности, а самодельные тапки слетели. Видать, позвоночник остался цел, и старик здорово помучался перед смертью. Только глаза его ничуть не изменились и взирали на распадок с привычным, скучающим смирением.
Полный суеверной жути, Макс медленно снял с плеча то́рбу и достал из кармана складной нож...
- Тю! Это Стешка ли че ли?! – раздался позади удивленный возглас.
Он в ужасе развернулся и увидел Егора, выходящего из рощи. Времени на раздумья не было. Макс почувствовал себя голодным псом, застывшим над добытой неимоверным трудом костью. Он ощерился, поудобнее перехватил нож и шагнул тому навстречу. К черту всё, закопает обоих!
…
Лопата неожиданно ткнулась во что-то упругое, и он испуганно замер. Он слишком увлекся и забыл, что закопал тело совсем неглубоко… Откинув лопату и встав на четвереньки, Максим продолжил разгребать вонючую глину руками и остановился, только когда на поверхности показалось мокрое, густо облепленное грязью лицо.
- Эй, - хрипло шепнул он, вглядываясь в него, - Эй… проснись.
Внезапно один глаз приоткрылся, грудная клетка трупа судорожно забилась, из свернутого на сторону носа хлынул поток черной жижи. Макс вцепился зубами в костяшки пальцев, отшатнулся к краю могилы и едва не завыл.
…
Когда он сократил расстояние до Егора вполовину, из-за деревьев появились его братья. Полное напряжения мгновенье длилось едва ли пару секунд, но Максу они показались вечностью. Промелькнула отчаянная мысль – продолжить шагать. Раз ничего не вышло, пусть все закончится прямо здесь. Он хотя бы умрет достойно – сражаясь!
А потом он вспомнил про Анку. Не мог он ее вот так здесь бросить. А может, просто искал оправдания своему страху смерти?
Тело само все решило за него. Рука, сжимающая нож, расслабилась, неуловимо изменила положение. И вот он уже спешит к мужикам с протянутым на ладони ножом и взволнованно кричит: «Помогите его снять! Я не дотянусь! Может, ему еще можно помочь!»
…
Отплевываясь и хрипя, он выволок Анку, как куль с гнилой картошкой, из могилы, уложил ее на бок и тут же боязливо отполз подальше, долго не решаясь посмотреть на нее. Девушка, не прекращая кашляла, изрыгая потоки грязи и мелко тряслась. Понимая, что время дорого, он коснулся быстрым мигающим взглядом ее лица и выдохнул с некоторым облегчением - лица, как такового видно не было под толстым слоем глины. Все, что бросалось в глаза – это скособоченный нос и единственный глаз. Второй то ли отсутствовал полностью (как у той коровы), то